Если же происходили крупные события, например велось большое сражение или проводилось важное совещание, либо надо было написать важную статью или решить серьезную проблему, либо разрешить кризис, – вот тогда он был способен не смыкать век два дня, а то и четверо суток.
[…] В обычных условиях сон Мао Цзэдуна распадался на несколько стадий. Он откладывал кисть и документы, которые были у него в руках, а иногда даже прогуливался, выйдя во двор, в течение 10 минут, иной раз обходился и без прогулки; затем говорил дежурному телохранителю: «Я посплю». Это произносилось обычно очень тихим голосом, а потому было еще более внушительным. В этот момент телохранители мгновенно уведомляли сотрудников охраны: «Председатель хочет поспать».
И тогда во дворе воцарялась мертвая тишина. Все проходившие по двору делали это с максимальной осторожностью; часовые могли остановить любого посетителя или гостя. В годы войны Чжоу Эньлай жил с Мао Цзэдуном в одном дворе. Когда он встречал телохранителей, то прежде всего интересовался: «Заснул ли председатель?» Он зажимал себе рот, шел в пещеру, плотно закрывал дверь и только тогда кашлял. После того как мы вошли в города, мы стали жить в Чжуннаньхае. Когда Чжоу Эньлай возвращался домой, то ему приходилось обязательно проезжать по дороге, которая проходила позади комнаты Мао Цзэдуна. Как только Мао Цзэдун засыпал, охрана могла блокировать эту дорогу; запрещала движение по ней автомашин. Когда автомобиль Чжоу Эньлая подъезжал к этому месту, то ему тоже приходилось глушить мотор и катиться бесшумно, преодолевая этот участок пути.
Охрана бамбуковыми шестами, наверху которых были укреплены полоски красной материи, отпугивала появлявшихся вдали птиц, не позволяя им садиться на деревья во дворе; птицам не давали даже просто низко пролетать над двором. Атмосфера действительно несколько напоминала ту, которую в некоторых литературных произведениях описывают как «затишье перед большим сражением».
[…] До 1956 года Мао Цзэдун мылся, погружаясь в воду, в бане или в ванне. Затем, в связи с тем, что он уже достиг почтенного возраста и его кровеносные сосуды стали менее эластичными, возникли опасения, что в горячей воде может случиться неприятность, и тогда мытье в ванне заменили протиранием влажным полотенцем. Мао Цзэдун любил, когда ему терли спину; это хороший способ поддерживать здоровье. Особенно после работы подряд на протяжении двух-трех дней обязательно требовалось хорошенько с силой потереть ему спину, что способствовало кровообращению и снимало усталость.
Когда его протирали мокрыми полотенцами, Мао Цзэдун всегда любил поговорить с нами, телохранителями, о том о сем. Некоторые телохранители были большими шутниками, а иные людьми неразговорчивыми. Мао Цзэдун любил тех, кто умел пошутить; любил тех телохранителей, которые не чувствовали себя скованно. Шутки приводили его в радостное настроение, тут он расслаблялся душой. Разговоры были на самые разные темы: от астрономии и географии до чепухи на постном масле или, как говорится, до куриных перьев и чешуек чеснока; да даже если телохранитель портил воздух от усердия, растирая его, это тоже вызывало взрыв веселья…
Когда такое веселое протирание-купание заканчивалось, Мао Цзэдун возвращался в спальню, принимал из рук телохранителя снотворное, глотал его и ложился на кровать. Он приспосабливался к высокому валику, покрытому шерстяным одеялом и находившемуся в изголовье, и продолжал просматривать документы. Телохранитель же садился либо на край кровати, либо на стул и делал Мао Цзэдуну оздоровительный массаж. Корпус тела Мао Цзэдуна уже был растерт во время протирания до боли; так что тут массировали лишь руки и ноги. Это можно было делать с силой, так как до сна было еще далеко.
Примерно через полчаса-час лекарство начинало действовать.
Мао Цзэдун начинал сам ощущать, что прежней энергии уже нет, и тогда он откладывал документы в сторону. Телохранитель, уловив момент, давал ему вторую порцию снотворного, помогал Мао Цзэдуну улечься как следует.
Приняв вторую порцию снотворного, Мао Цзэдун прекращал работу; он больше не опирался на высокий валик в изголовье кровати, медленно укладывался ровно. Тут он либо брал почитать газету, либо читал развлекательную литературу. Книги лежали у него на кровати во всю ее длину; они всегда были под рукой. Иногда он читал книги для детей, книжки-картинки с подписями под рисунками; причем с головой уходил в это занятие. Иной раз он ничего не читал, а только разговаривал с телохранителями. Во время этих разговоров уже не было оживления, шуток и смеха. Мао Цзэдун или сам рассказывал о своем прошлом, или же слушал, как телохранители говорили ему о своих делах, о домашних конфликтах и ссорах. Иногда он выслушивал наше мнение, то есть наши взгляды и мысли о людях и событиях. Мао Цзэдун, будучи в настроении спокойно поговорить и вспомнить о прошлом, прикрывал глаза, тихим голосом мне и другим телохранителям много раз рассказывал о своей молодости, о своих родителях и родственниках, о том, что ему нравилось и чего он не любил. Поглаживая меня по руке, он тихим голосом спросил:
– Иньцяо, ты меня боишься?
– Нет, не боюсь.
– А другие? Другие телохранители боятся?
– Ну, в общем-то, не боятся. Может, кое-кто… Я точно не скажу.
– И кое-кто не должен бояться. Скажи им, что Мао Цзэдун – не страшен. Он даже сам не думал, что станет председателем Компартии. Когда он был молодым человеком, таким как вы сейчас, он в то время хотел стать всего-навсего учителем. А ведь даже учителем стать непросто… Что в нем такого страшного?
Голос Мао Цзэдуна все слабел, и мы массировали его все более легкими и замедлявшимися движениями. Затем веки его смыкались, дыхание постепенно становилось ровным. Это был ключевой момент.
Тут решалось, заснет Мао Цзэдун или нет. Здесь все зависело от ощущений и чуткости телохранителя.
Я как-то промахнулся и сделал ошибочный вывод, а потому прекратил массаж и осторожно-осторожно понемногу стал вставать с кровати. И только я собрался на цыпочках выйти, как внезапно был остановлен Мао Цзэдуном.
– Не уходи. Побудь со мною; побудь еще чуть-чуть со мной.
И тут я обнаружил просвет между веками Мао Цзэдуна; его ресницы чуть дрожали. Он еще не заснул. Я расстроился. Опять все сначала, и Мао Цзэдун теперь позже заснет.
У меня есть такое ощущение, что в глубине души Мао Цзэдуна иногда могло возникать чувство одиночества. У него была жена, сыновья, дочери. Однако виделся он с ними редко. Постоянно с ним общались только мы – телохранители. Он относился к нам как к детям и смотрел на нас как на детей. Но мы были людьми, облеченными ответственностью, и, в конце концов, не могли доставлять ему подлинную натуральную или естественную радость… […]
