Дашкова отмечает в «Записках», что она была садовником и архитектором по склонности, фермером по необходимости и что в ее имении не было конца работе. Посадка деревьев стала страстью, а создание усадьбы — способом бегства от шума и суеты столицы. Троицкое было ее собственной частью России, и эту часть она могла преображать в упорядоченный, разумно спланированный персональный рай — лесной Эдем в сельской России. В то время усадьба состояла из главного дома и нескольких зданий, составлявших единый архитектурный ансамбль с Троицкой церковью в центре. Дашкова усердно трудилась над ее реконструкцией, которая началась в 1767 году. Построенная в стиле московского барокко с более поздними классическими элементами, церковь была сложена из местного кирпича, изготовленного недалеко от усадьбы, и покрыта тонким слоем красной штукатурки с белой отделкой. Согласно некоторым источникам, она была творением известного архитектора К. И. Бланка, который работал для дяди Дашковой Ивана Воронцова.
Дашкова провела 1794–1796 годы главным образом в Троицком, часто переписываясь с братом, который после 1793 года постоянно жил в Андреевском. Она просила его снабжать ее необходимыми лекарствами, они посылали друг другу ананасы, фрукты и овощи, кусты и семена для посадки. Каждый год он отмечал ее именины на день святой великомученицы Екатерины Александрийской. В 1795 году Дашкова и Александр обменялись визитами; брат короткое время провел в Троицком и был поражен обновлениями и работами, проведенными в саду и с различными постройками в усадьбе. Во время ее следующего визита в Андреевское он предоставил ей полную свободу в планировании сада с размещением растений и аллей. Она продолжала работать в его саду в течение нескольких лет. В письме 1800 года она описывала завершение работ в саду Александра и оставляла подробные рекомендации и инструкции по его правильному содержанию. Двухстраничный документ, шутливо озаглавленный «Репорт от вашего Аглинскаго садовника Дашкавой», фактически является набором точных указаний касательно высаживания орнаментальных и плодовых деревьев, выращивания цветов и прокладки и поддержания дорожек[658]. Тщательно ухоженные, с налетом романтизма в идее и реализации, сады в Андреевском и Троицком были, по всем отзывам, замечательными.
В Троицком Дашкова сохраняла активность и занимала себя работой, поскольку старалась привыкнуть к более медленному темпу и дням, которые кажутся в деревне такими длинными. Во всех своих начинаниях Дашкова была методичной и точной, как часы. Она спала плохо и просыпалась рано, работала целый день лишь с одним часом отдыха после обеда. В дождливые дни она изобретала и набрасывала архитектурные проекты. Она целиком окунулась в управление хозяйством: строительство, планирование, восстановление, расширение земель и в заботу о пострадавших от засухи зерновых или о мельнице, поврежденной при разливе реки: «Каждое дерево, каждый куст сажались мной самой или на моих глазах там, где я указала. Любоваться делом своих рук так естественно, и я, не колеблясь, могла бы назвать Троицкое одним из самый красивых имений, какие мне пришлось видеть в России или за границей» (196/183–184).
Городская жизнь в Москве и удовольствия высшего общества потеряли для нее свою привлекательность; она описала посещение маскарада, который был «противен и моим принципам, и моим чувствам»[659]. Как только погода позволяла путешествовать, она отправлялась из Москвы в Серпухов, где часто ночевала в собственном доме, а оттуда уже ехала до тех пор, пока не пересекала речку Протву и не прибывала в Троицкое. Туда она въезжала по липовой аллее, оставляя церковь справа, а затем через ворота к главному дому, стоявшему на высоком берегу на изгибе реки. Дорожка вела к югу от дома, через березовую рощу к небольшому холму, где Дашкова воздвигла гранитный обелиск на четырех сферах в честь Екатерины и дворцовой революции 1762 года. Все же она не могла расстаться с надеждой, пусть призрачной, что Екатерина не сможет обойтись без нее и поймет, что Дашкова стала жертвой ревности и обмана. Рядом с монументом было небольшое возвышение, которое она называла своим «Парнасом». Это был холм метров в двенадцать высотой в центре парка со спиральной тропой, ведшей к бельведеру на вершине. Там Дашкова любила сидеть, читать и смотреть на долину Протвы и Калужскую дорогу, проходившую недалеко от дома. Она ждала курьера, который привез бы ей приказ немедленно явиться в столицу. Из Петербурга между тем приходили лишь сплетни и письма о возможном приглашении княгине сопровождать внучку Екатерины Александру в Швецию на свадьбу с королем Густавом IV. Но свадьба Александры не состоялась, а курьер так и не приехал.
Потрясенная, она внимательно следила за событиями во Франции от кровавого террора к Директории и появлению Наполеона Бонапарта. Она когда-то надеялась, что Просвещение принесет либеральные реформы, а не революцию. Дашкова не отказалась от идеалов Просвещения, которым следовала с юности, но эксцессы французской революции шокировали ее не только потому, что угрожали экономическим основаниям ее жизни и ее социальному положению, но и потому, что она отрицательно относилась ко всем формам насилия. В конце двухлетнего отпуска Дашкова написала императрице 27 августа 1796 года, попросив продлить его еще на год, ссылаясь на плохое здоровье как на причину[660]. Письмо было получено 4 сентября 1796 года, а через неделю Екатерина ответила, разрешив запрошенное продление с сохранением полного содержания[661]. Но через несколько месяцев «ужасный удар постиг Россию» и «чуть не свел» Дашкову «в могилу» (197/184).
Шок от смерти Екатерины 6 ноября 1796 года был настолько силен, что вызвал у княгини нервическую реакцию и бессонницу, и она решила немедленно ехать в Москву. Там она обратилась за советом к докторам, которым не доверяла, и ей приставили пиявки, чтобы «восстановить более спокойное и правильное кровообращение» (199/185). Для Дашковой восхождение на трон Павла означало наступление времени, когда «общество оказалось во власти ужаса и тревоги, ставших постоянными чувствами каждого. Не было семьи, где не оплакивали бы какой-нибудь жертвы. Муж, отец, дядя видели в жене, сыне, в наследнике доносчика, из-за которого они могли погибнуть в казематах крепости или в глубине Сибири» (197/184). Павел слишком долго ждал своего прихода к власти; теперь, в возрасте сорока двух лет, он мстил своим врагам, тем, кто были союзниками его матери.
За исключением Дашковой, Павел благоволил ко всему семейству Воронцовых — ведь они поддерживали его отца. Император смотрел на Семена, который с 1785 года жил в Англии, с большим расположением из-за действий его в 1762-м. Он предложил Семену пост вице-канцлера, но тот предложение отклонил. Тем не менее в 1799 году Павел, который был гроссмейстером Мальтийского ордена, наградил Семена Большим крестом. В том же году, после смерти А. А. Безбородко, Павел предложил Семену пост российского канцлера — самый высокий государственный пост в стране. Семен применил все свои дипломатические навыки и вновь отклонил приглашение вернуться на службу в Россию. На сей раз император разгневался и 22 мая 1800 года освободил Семена от всех его служебных обязанностей. Затем царь приказал конфисковать его собственность в России, но все действия против Семена прекратились с концом царствования Павла.
