– особенно противовоздушными – через Пакистан. Впоследствии американцы очень дорого заплатили за эту ситуацию, которую сами же создали. И теперь новая ситуация в Афганистане в 2021 году весьма близко копирует вьетнамское поражение Америки.
Где-то около 1988 года комитет провел свою первую встречу в Кабуле, подготовленную Джоном Рутером. Там делегация вела переговоры с афганским правительством. Параллельно были организованы встречи с моджахедами в различных местах с тем, чтобы уговорить их дать возможность советским войскам мирно покинуть Афганистан. Для того чтобы моджахеды пошли на этот диалог, я организовал встречу между Маттисоном и упомянутым выше американским миллиардером Джо Ричи, который провел свои молодые годы в Афганистане, где до войны его отец был протестантским миссионером. Именно с ним моджахеды и стали вести разговор. Поскольку Ричи был личным другом президента Рейгана, тот дал добро на эти тайные встречи. Джо Ричи успешно провел переговоры, чем очень помог Советскому Союзу. Эта операция была самой крупной в «гражданской дипломатии» этого периода. Именно Маттисон, представляя «гражданскую дипломатию», решил вопросы, с которыми государственная дипломатия не справилась.
Что касается меня, то я на встречи в Афганистане не попал, потому что моя жена Галя спрятала мой паспорт, заявив, что не хочет раньше времени становиться вдовой. Но я все-таки чувствовал, что внес свою, пусть и небольшую, лепту, когда советские войска покидали афганскую землю в 1988–1989 годах.
Если говорить о Л. Маттисоне, то его деятельность в сфере «гражданской дипломатии» кому-то в США очень не нравилась. Несколько лет назад Линдсей попал в явно подстроенную аварию и так от нее и не оправился. Последний раз я виделся с Маттисоном и с его замечательной помощницей Лу Айви в Вашингтоне в середине 2000-х годов во время одной из моих поездок в США. А недавно я узнал, что Линдсей Маттисон ушел из жизни в 2017 году. Это был выдающийся человек и гражданин.
Вернемся, однако, к мирной жизни. При всей моей активности в профессиональных вопросах, я все-таки стремился расширить свои познания в области русской и советской культуры. Поскольку я был в выгодном положении иностранного журналиста в Москве, я очень быстро и легко познакомился и подружился со многими советскими интеллектуалами, обнаружил, что в советской столице есть общество, которое прекрасно функционирует даже в условиях идеологических ограничений и культурной изоляции. И я вошел в это общество не как новичок, не как человек, которому предстоит сложный и долгий период культурной адаптации, а как человек с хорошим образованием и связями в международных кругах Москвы, и это сделало для меня всю погоду. Иными словами, адаптироваться к московской культуре мне было совсем нетрудно.
Я был даже очень рад, что не работаю больше дипломатом. Быть журналистом в Москве было гораздо интереснее. Дипломаты менялись каждые два-три года, а журналисты оставались надолго, прорастали корнями и, если можно так выразиться, «приносили плоды». Поскольку я с юности интересовался живописью, я быстро узнал, где в Москве проходят интересные выставки, какие существуют салоны, как живут художники. И познакомился со многими из них, в первую очередь с теми, кто относился к т. н. «неформалам», например со Зверевым, Плавинским, Яковлевым, Снегуром и другими.
Мне очень нравились их работы, особенно большие акварели Бориса Свешникова, изображавшие русскую природу, которую невозможно не любить, не помнить ее «печального запаха земли». Еще мне очень нравился уникальный скульптор Вадим Сидур, работавший по металлу. Из металла Вадим создавал изумительные вещи, в том числе портреты. Он был ветераном войны, пулеметчиком. В 1943 году при освобождении Украины от немецких оккупантов Сидур перенес тяжелое ранение в лицо.
В мастерской скульптора в подвальном помещении, в окружении его произведений я провел немало памятных вечеров. Насколько мне известно, в этой мастерской сейчас располагается музей В. Сидура, организованный его вдовой.
К тому моменту, когда я приехал в Москву, уже проводились выставки в галерее на Малой Грузинской улице в доме 28, и там часто стояли длинные очереди. Я знал о существовании неформалов, несмотря на то что знаменитая «бульдозерная выставка» и выставка в парке Измайлово состоялись за несколько лет до моего приезда в Россию. Неформалов представляли художники «девятки» и художники «двадцатки», которых называли нонконформистами. Члены «девятки», в которую входили В. Вейсберг, Н. Андронов, Л. Берлин, М. Фаворская, К. Мордовин и др., сделали себе имя в Москве и покинули Советский Союз. На Западе их работы уже котировались, их имена были уже известны, они работали наряду с другими художниками.
Пришедшая им на смену «двадцатка», членами которой, среди прочих, были В. Немухин, В. Краснопевцев, Д. Плавинский, Л. Мастеркова, А. Зверев, В. Яковлев, О. Рабин и И. Снегур, и которую объединило участие в общей выставке в Павильоне Пчеловодство на ВДНХ в 1975 году, не успела создать предпосылки для переезда. Они просто растворились в богеме Москвы и Петербурга и потеряли свое лицо диссидентов. Их исчезновение сделало жизнь иностранной общины в Москве менее интересной.
Но делало более доступными картины этих художников, нуждавшихся в продажах своих работ. К сожалению, многие из них, особенно Зверев и Плавинский, губили себя алкоголем. Я наблюдал за этим с большой грустью.
У меня была знакомая в греческом посольстве, которая очень хорошо знала искусство и ориентировалась в современных течениях. Она всегда держала меня в курсе самых интересных событий. Поскольку художники нонконформисты не имели должного признания в своей стране, они довольно-таки сильно зависели от покровителей из-за рубежа, покупавших картины. Зачастую формировались особые дружбы между иностранными корреспондентами и диссидентами от искусства. Иными словами, журналисту было легко познакомиться с самыми интересными людьми в мире искусства, а также в мире литературы, театра и т. д.
К 1980 году Георгий Костаки – сын скромного сотрудника греческого посольства в Москве, всю жизнь проработавший переводчиком в посольстве Канады и коллекционировавший современное советское искусство, – уже вывез одну треть своей уникальной коллекции советского авангарда в Грецию. Я знал и самого Костаки, и его дочерей, также выбравших искусство как сферу своей профессиональной деятельности, и многих художников, чьи картины составили его собрание. Теперь на основе этой коллекции создан и процветает Музей современного искусства в Салониках, которым заведует замечательный искусствовед и моя хорошая знакомая Мария Цанцаноглу. По договоренности с советским правительством, другие две трети коллекции Костаки, оставшиеся в России, поступили в советские музеи. Таким образом, коллекционер спас от уничтожения целое художественное направление. Об этом жизненном подвиге я написал статью и взял у Костаки интервью [180].
Я заранее решил, что коллекционировать искусство в Москве я не буду, чтобы потом не сказали, что я поехал в Россию делать деньги. Тем не менее я иногда покупал то, что мне очень нравилось. В то время некоторые холсты можно было купить практически за бесценок,
