Вот и Богров довольно быстро добровольно предложил свои услуги местному Охранному отделению. Причины называют разные. Но наиболее простая – деньги. Отец Богрова, хоть и являлся богатым предпринимателем, сына не слишком баловал. Он выделял ему содержание 50 рублей в месяц. Оно, конечно, не так уж и плохо, если учесть, что Богров жил в родительском доме и, следовательно, не должен был платить за крышу и питание, но ему было маловато. Дело в том, что Богров имел весьма затратные привычки. Он любил посещать бега и играть в карты. А на это не хватило бы всего папиного состояния. Но как бы то ни было, Богров поступил в охранку с жалованием 150 рублей в месяц и получил кличку Аленский.
Хотя, возможно, роль тут сыграло и разочарование Богрова в анархистском движении, которое в Киеве хорошо помнили. Анархисты поначалу были крутыми и неслабыми ребятами, внушающими всем страх. То есть принадлежность к ним давала ощущение своей значительности. А потом они превратились в кучку тусовщиков, которые только и делали, что болтали.
В феврале 1910 года Богров окончил университет и в качестве помощника присяжного поверенного «приписался» к известному адвокату С. Г. Крупнову. Это было неплохое начало карьеры. Для того, чтобы стать практикующим адвокатом, требовалось некоторое время проработать помощником такового. Набравшись опыта, можно было попытаться вступить в Коллегию адвокатов. Но в Киеве Богров не засиделся.
Он писал другу: «Я не могу тебе описать всех неприятностей, которые меня доводили одно время до бешенства: да и вообще, что за охота жить со связанными руками, для меня это не жизнь».
В июне 1910 года Богров перебрался в Санкт – Петербург. Причины были опять же простые и житейские – желание побыстрее сделать карьеру. Дело в том, что Киев в те времена являлся всего лишь губернским городом[76]. То есть захолустьем. И Богров отправился в столицу, где было больше возможностей. Знакомый отца устроил его на службу в «Общество для борьбы с фальсификацией пищевых продуктов». Это была негосударственная структура при очень серьезной организации – Вольном экономическом обществе. Здесь тоже имелись карьерные перспективы – впоследствии можно было пойти как на государственную службу так и в частные фирмы. Корпоративные юристы были тогда очень востребованы.
Одновременно Богров явился к начальнику местного охранного отделения барону фон Коттену и устроился на службу – за те же 150 рублей. Из документов охранки следует, что свой переезд Богров объяснял тем, что в Киеве его положение «несколько пошатнулось, ввиду чего он временно отошел от работы. Последнее время ему удалось рассеять все возникшие против него подозрения, и он находит вполне возможным возобновить свою работу».
Но с работой по обоим направлениям не сложилось. Юридическая карьера как-то не задалась. Что касается службы в охранке, то Богров «работал по анархистам». А анархистов в тот период в Санкт – Петербурге просто не имелось. По крайней мере, тех, кем имело смысл заниматься охранке. Богров обещал переключиться на эсеров, но и их не нашел. Впоследствии, как установило расследование, «при дальнейших свиданиях с Богровым он никаких существенных сведений не дал».
«Вообще на досугах Богров проводил время в игре в карты, посещал театры, скачки и увеселительные места и т. п., любил проводить время в обществе женщин. Временами он проигрывался настолько, что ему приходилось иногда прибегать к кредитным операциям… Всем, кто интересовался причиной его отречения от политики, он давал ответы, что она перестала его интересовать».
(Б. Ю. Майский)
Богров снова все бросил и отправился за границу, во Францию. При этом охранка сохранила ему жалование. Зачем? А на всякий случай. Как было сказано в одном из документов, «имея в виду трудность приобретения интеллигентной агентуры». Сотрудникам охранки тоже надо было отчитываться о проделанной работе.
За границей Богров отличился только тем, что проиграл в карты четыре тысячи франков. В общем, жизнь не складывалась.
Богров писал одному из друзей:
«Я стал отчаянным неврастеником… В общем же все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, хотя и не цыганское это дело.
…
Нет никакого интереса к жизни. Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, которые мне предстоит скушать в жизни. И то, если моя практика позволит. Тоскливо, скучно, а главное, одиноко».
Как правило, такие люди ограничиваются нытьем. Иногда – кончают жизнь самоубийством. Видный анархист, член Реввоенсовета Повстанческой армии Махно, а впоследствии один самых известных литературных критиков двадцатых годов, И. С. Гроссман – Рощин, хорошо знавший Богрова, писал о нем:
«В его душе была осень, мгла… Был ли Дмитрий Богров романтиком? Нет. В нем жило что-то трезвенное, деляческое, запыленно-будничное, как вывеска бакалейной лавочки… Я очень легко представляю Богрова подрядчиком по починке больничных крыш, неплохим коммивояжером шпагатной фабрики… И он бы серо и нудно делал нудное дело. Но точно так же представляю себе и такой финал: в местной газете, в отделе происшествий появляется петитом набранная заметка: “В гостинице «Мадрид» покончил самоубийством коммивояжер шпагатной фабрики Д. Богров. Причины самоубийства не выяснены”».
Но порой таких вот сереньких людей переклинивает…
Еще один анархист, П. Лятковский:
«Я помню еще его выражение, что мы, мол (в том числе и он), “мелкие сошки”, что мы, мол, “больше играем в революцию”, а главного не делаем. Спросил его, что он подразумевает под “главным”. Он ответил: это то, что люди оценили бы; о чем все знали бы… Он не хотел быть чернорабочим в революции, не хотел быть “мелкой сошкой”; ему нужно было “главное”. Поэтому-то он и вступил в охранку, чтобы сделать это “главное”, потому-то он и стрелял, чтобы его оценили, чтобы его знали. Ему нужна была слава, известность. Пусть слава провокатора, Герострата, лишь бы слава, а не реабилитация… Для него те, о ком он упоминал в своем показании, были “мелкими сошками”, а его смерть со славой для него важнее, чем страдание других».
А вот пример из новейшей российской истории. 7 ноября 2012 года Дмитрий Виноградов убил в Москве пятерых человек. За день перед этим он выложил в Сеть свой «манифест». Там, в частности, сказано:
«Я ненавижу человеческое общество и мне противно быть его частью! Я ненавижу бессмысленность человеческой жизни! Я ненавижу саму эту жизнь! Я вижу только один способ ее оправдать: уничтожить как можно больше частиц человеческого компоста. Это единственно правильное и стоящее из всего того, что каждый из нас может сделать в своей жизни, это единственный способ ее оправдать, это единственный способ сделать мир лучше».
