— Разрешите доложить, господин капитан-лейтенант, я поскользнулся и потому промахнулся рукой и схватил боевую рукоятку аппарата, из которого уже выпустили торпеду.
Я невольно рассмеялся:
— Ну, не совсем промахнулся. Скорее попал. Твой промах добавил нам около полутора тысяч тонн!
Он смущенно молчит. Затем задает вопрос:
— И сколько всего, господин капитан-лейтенант?
— Двадцать четыре тысячи тонн, — отвечаю я.
Мой ответ разносится по лодке молниеносно. Лица светлеют, как небо после долгой дождливой погоды.
Теперь, наконец, судьба становится к нам благосклонной. Через двое суток ночью мы встречаем затемненный пароход с грузом пшеницы. Две тысячи восемьсот тонн.
Чтобы экономить торпеды, мы предоставляем экипажу судна возможность перейти в спасательные лодки, а затем расстреливаем его из орудия…
Мы находимся в отдаленном районе и, выполняя задание по обеспечению других лодок, мы снабжаем одну из них хлебом, копчеными колбасами и ромом.
Через сутки после этого судьба приводит нас к встрече с двумя судами.
Утром, чуть свет, четырехтысячник с грузом древесины, который мы топим несколькими артиллерийскими выстрелами под ватерлинию. И в предвечерний час — голландский танкер с дизельным топливом. На его мостике — защитный барьер из мешков с песком. Мы даем серию выстрелов из нашего орудия калибром восемьдесят восемь миллиметров прямо по его корпусу. Но вместо того, чтобы затонуть, он все выше поднимается над водой. Вытекающее через разрывы корпуса топливо только облегчает его. Тогда мы стреляем по машинному отделению. Постепенно он оседает и тонет.
Лодки со спасенным экипажем находятся уже на порядочном удалении, когда мы обнаруживаем в воде еще трех человек. Оказывается, что это третий и четвертый инженеры и кочегар. Они были внизу, в машинном отделении, и капитан не стал их ждать. Он оставил их на очевидную гибель.
Я догоняю спасательные лодки и передаю им этих троих. При этом я произношу для этого капитана короткую внушительную речь, которая начинается со слов: «Ты, собачье дерьмо…», и далее, в том же духе.
В этом походе на нашем счету теперь почти сорок тысяч тонн, а если точно, то тридцать девять тысяч восемьсот восемьдесят пять тонн.
Есть основание быть довольными собой…
Однако вскоре мы получаем по радио сообщение: «Германская подводная лодка… возвратилась из боевого похода, имея на своем счету сорок пять тысяч тонн». Речь идет о лодке, командир которой обучался у нас на борту.
У моих людей вытягиваются лица, и Штейнхаген, радист, горько резюмирует общее мнение:
— Досадно, когда молодежь растет выше учителей.
Его переживания кажутся мне несколько детскими. Но все-таки я рад тому, что по настроению экипажа видно желание действовать.
Я приглашаю к себе на совещание первого и второго вахтенных офицеров. Результаты нашего обсуждения ошеломляющие: у нас осталось только шесть артиллерийских снарядов и несколько торпед. Техническое состояние одной из торпед не совсем ясное.
Следующей ночью при выстреле торпедой мы промахнулись. Пароход с затемненными огнями проходил мимо на большом расстоянии. Он был быстроходным и, чтобы не упустить его, мы должны были стрелять в неблагоприятных условиях. Когда торпеда вышла, начался отсчет времени: «Пятьдесят секунд…». Каждая следующая секунда отдается внутренней болью, потому что попадание становится все менее вероятным. «… Минута двадцать секунд…»
— Моя дорогая торпеда, — говорит Фарендорф и стискивает зубы.
Мы пытаемся снова атаковать пароход, но темнота уже поглощает его.
Меня будят на рассвете тех же суток. Первый вахтенный офицер докладывает об обнаружении парохода «Эмпайр Тоукен» водоизмещением семь тысяч тонн.
Крупная зыбь. Лодка раскачивается очень сильно.
— Мы должны потопить его артиллерией! — решаю я.
— Попадем ли на такой волне? — сомневается первый вахтенный офицер.
Я пожимаю плечами.
— Во всяком случае, торпеды мы должны экономить.
Будят боцмана, наводчика орудия. Сначала он отказывается поверить:
— Стрелять при такой качке? Не надо меня разыгрывать!
Посыльному приходится повторить приказание. Он появляется наверху. Я даю ему указания:
— Первый выстрел — по корме, где расположены орудия, второй — по мостику, чтобы он не радировал!
— Есть, господин капитан-лейтенант, — отвечает он, щелкнув каблуками.
Но по его лицу видно, что он хотел бы сказать, что это очень трудно выполнимо, и надо было бы экономить и снаряды.
Я стою на мостике и наблюдаю за стрельбой. Первый снаряд попадает точно между пушками. Второй — в носовую часть судна, третий — чуть ближе к мостику. Четвертый — мимо, пятый — снова промах… Шестой снаряд, наконец, пробивает мостик и попадает в виндзейль.[93]
Фантастическая картина: воздушной волной взрыва виндзейль поднимается в воздух, как огромное белое привидение, и обрушивается на мачту впереди него.
Несмотря на последнее попадание, радист продолжает одержимо работать, выдалбливая «SOS».
Люди спешно садятся в лодки и отходят от судна. На нем остается только радист. Придется пожертвовать торпеду, если мы не хотим, чтобы он натравил на нас вражескую свору.
Торпеда попадает как раз посередине «Empire Toucan». Судно разламывается и начинает погружаться. А радист все продолжает работать!
Внезапно мы видим, как на покосившейся палубе появляется человек. В его руке вспыхивает фальшфейер, и он бежит от разлома корпуса судна, погружающегося в воду, и размахивает фальшфейером над головой. Только когда вода поглощает все, красный огонь гаснет…
Мы направляемся к тому месту, где он исчез, но не находим его.
Затем на севере появляются серые тени силуэтов. Возможно, это эсминцы. У нас на борту только одна исправная торпеда, поэтому мы должны быстро уходить.
Через несколько минут Штейнхаген приносит мне радиограмму с «Empire Toucan»: «Торпедирован подводной лодкой, судно быстро погружается кормой. SOS». И затем — продолжительное тире. Последний сигнал радиста…
Следующее судно мы встречаем спустя два дня. Греческое грузовое судно водоизмещением четыре тысячи тонн. Мы топим его выстрелом нашей последней исправной торпеды.
Штейнхаген просовывает голову в мою каюту:
— Господин капитан-лейтенант, теперь достаточно? — спрашивает он, затаив дыхание.
Я сижу и считаю.
— Нет, — говорю я, — у нас пятьдесят одна тысяча тонн, а другая лодка имеет на три тысячи тонн больше.
