ты знала, как истосковался я по любви, по ласке, по теплу и уюту, по родному очагу… Где же и у кого я найду их, как не у тебя, моей Лидуки? Будь бодрой, крепись, не падай духом. Гитлеровская фашистская сволочь будет разбита, земля наша очистится от вражьих полчищ, кончится война и, может быть, и раньше назначенного срока меня выпустят, тогда, — лишь бы дожить и продержаться до этого момента. Знаю, что тебе с Мариком и с мамой тяжело, плохо живется. О, что б я отдал, если б мог вам помочь!.. Но, в этом смысле, я не в меньшей беде, и ничего не могу сделать. Тебе, Ликин, надо поразмыслить в двух направлениях: первое. Вещи, отправленные с Шурой, нужно тебе получить. Дорожить ими нечего, — будем живы, все будет снова. Оставить себе минимум, самый необходимый, а все остальное использовать на питание. Мне ничего не посылай, за исключением разве, если только будет когда-нибудь возможность у тебя, сухарей и табака. Добейся отпуска и поезжай за вещами, забери их, а то, что можно, достань в Сарапуле, — там, наверное, легче с продуктами, чем в Москве. Второе: если сможешь найти себе работу в провинции, лучше всего в Казахстане, Средней Азии или в Сибири, — то не раздумывай и переезжай. Я имею сведения, что в Киргизии, в Казахстане живется хорошо, продукты есть и сравнительно дешево. Все равно вряд ли мы будем жить в Москве, так как по освобождении, мне, очевидно, как и всем назначат для жительства другие места. Где-нибудь в районе, будешь работать по специальности, заведешь себе огородик, поросенка, и если будут средства, то и коровку, — можно будет жить. Вот у нас здесь в лагере, я смотрю на многих вольнонаемных работников, преимущественно женщин, эвакуированных с запада, — живут хорошо, сытно. Да и освобождающиеся, что остаются работать в системе ГУЛАГа, тоже получают хорошую работу и живут без особой нужды. Обратись в ГУЛАГ, предложи свои услуги для работы по специальности, тебя направят на периферию, обеспечат квартирой и прочими условиями. А где ты будешь работать в системе лагерей, может и мне, по освобождении, разрешат туда выехать, — там будем вместе. Я все же настаиваю, Ликин, на твоем переезде, — это обеспечит тебя с семьей лучше, чем сейчас вы живете. Конечно, пока есть возможность надо ехать не наобум, а подготовивши место, условия, т. е. по командировке из центра, в хорошее место и на подходящую работу. Мне кажется, что если тебе удастся реализовать эти два пункта (возврат вещей и выезд), то вам станет легче и лучше прожить это тяжелое время. А работать ты сможешь и будешь в любом месте, так как это нужно и для пропитания семьи и, главное, для быстрейшего разгрома врага. Я всегда думаю об этом. И когда работал на шпалорезке, и на выколке бревен из льда, и в тарном цехе, я всегда думал, что каждая шпала, каждое бревно и каждая доска, — это удар по проклятым фашистам. И это придавало силы в работе, ибо ничего мне не хочется так сильно, как быстрейшего окончания войны с полной победой над разбойниками-гитлеровцами. Всю зиму я пробыл на тяжелых работах, но не отставал от других, перевыполнял нормы выработки. В декабре м-це я надорвался и у меня возникла грыжа белой линии, не дававшая мне возможности нормально работать. 11/IV мне была сделана операция, грыжа вырезана. Из больницы я вышел 22/IV и получил освобождение от работы на 20 дней. Сейчас нахожусь в бригаде слабосильных и отдыхаю. Обо мне не беспокойся, операция прошла вполне благополучно, чувствую себя хорошо. Теперь, возможно, меня назначат на более легкую работу, — это будет хорошо. Только вот подняться бы мне на ноги, окрепнуть — хоть немного. Ты не волнуйся, Лидука, все мои усилия направлены к тому, чтобы выжить, сохранить себя, и я крепко надеюсь, что это мне удастся. И ты, родная моя, все усилия свои должна направить к этому же. Я глубоко надеюсь, что встречу вас живыми, здоровыми. Передай маме мой горячий привет и пожелание здоровья. То, что она сделала для нашего сына, а значит для нас с тобой, Лидука, мы никогда не сможем забыть и в должной мере оценить. Много раз за эти дни и ночи я перечитывал твои письма, больно отзываются они в моем сердце. Но что можно сделать? Надо крепиться и бодриться. Ко мне приезжать не надо ни в коем случае. Свидания не дадут, сейчас они никому не разрешаются. Но, если бы даже и дали, то дорога настолько тяжелая, что пускаться в путь слишком опасно. Отсюда выехать очень трудно, почти невозможно, это будет стоить тебе огромных средств и потери сил и здоровья. Поэтому, Лидука, мы отложим твой приезд на лучшие времена. Что же касается помощи мне, то, повторяю, если будет возможность, то отправить посылочкой, а ехать из-за этого не надо. Может быть родичам удастся что-нибудь отправить мне. Передай благодарность тете Тасе, жалко, что ее посылочка вернулась обратно. При возможности переведи мне немного денег, рублей 100, а ежемесячно по 50 рублей, — деньги у меня уже все вышли с моего лицевого счета. Если получишь вещи из Сарапула, — вышлешь мне самое необходимое из одежды и белья. Вот и все. Еще и еще раз повторяю: обо мне не беспокойся, постараюсь жить во что бы то ни стало, тем более, что получаю помощь от моих родных. Когда улучшится твое положение, то и ты сможешь мне помогать, — пусть это тебя сечас не удручает. Мне нужно только одно: чтоб вы, мои дорогие, были живы и здоровы, не забывали обо мне, часто писали. Рисунки Мароника для меня явились светлым праздником. На его письма я напишу отдельно через несколько времени. Пришли мне ваши фотографии, хочу видеть вас такими, какие вы есть сегодня.
Крепко и горячо обнимаю, прижимаю к своему сердцу и целую, твой Сема.
Привет всем, всем родным, Самуилу, Нюне, Нюме, Майке с детьми и всем, всем родичам.
Выговорился!
Письмо, ставящее точки над i.
«Куда бы меня судьба ни занесла, вы будете со мной, мы будем вместе».
Именно этого позже не случилось.
Маму, видимо, не на шутку испугало то, что предлагал — совсем не в шутку! — отец: «Заведешь себе огородик, поросенка, и если будут средства, то и коровку, — можно будет жить».
Не можно, Сема, в том-то и дело, что не можно.
Мама. Совсем сошел с ума мой муж — предлагает работать… в ГУЛАГе!..
Это как назвать?..
