Николай Рыжков, Председатель Совета министров СССР, член Политбюро ЦК КПСС (1985–1991)
…Страну к этому вели, вели настойчиво, четко, вели к тому, чтобы произошло то, что произошло. Все развалить, создать невыносимые условия в стране, а потом сказать: «Это плохая страна, это империя зла. Давайте мы ее разрушим». Так и сделали. (стр. 196)
Александр Руцкой, вице-президент Российской Федерации (1991–1993)
И вот спустя время, в 1992–1993-м, мы слышим заявления бывших и действующих госсекретарей Соединенных Штатов Америки, директоров ЦРУ, которые дают оценку тому, что произошло. И становится понятно, где находился пульт, за которым стоял «дирижер», и кто были исполнители всего этого бардака, направленного на разрушение великой страны… (стр. 42–43)
Юрий Прокофьев, член Политбюро ЦК КПСС (1990–1991)
Я на 100% сейчас убежден, что это была величайшая политическая провокация ХХ столетия. Ни поджег Рейхстага, ни другие политические и военные провокации сравниться с ней не могут. <…> Кроме того, была подключена сеть агентов влияния, объединены усилия всех ведущих разведок мира: английской MI-6, израильской «Моссад» и ЦРУ. Тут они хорошо поработали через различного рода неправительственные организации. (стр. 237–238)
Любопытна и отповедь этой версии распада.
Владимир Буковский, писатель, диссидент
…Хотя коммунистическая пропаганда вечно визжала и верещала о враждебном окружении, о происках империализма. Увы, никаких происков не было, это я вам говорю ответственно. Попав за границу в конце 1970-х годов, я года два искал эти силы империализма, но так и не нашел. Никакого давления – наоборот, было полное миролюбие… (стр. 351)
Здесь тоже, видимо, не все так однозначно. Известно одно: на Западе, во вражьем стане, бесконтрольного и неуправляемого крушения ядерной державы с огромным военно-стратегическим наступательным потенциалом боялись едва ли не больше, чем в самом СССР. За этот страх и платили.
Что же до возможности политического и экономического реформирования СССР, то здесь любопытно мнение Петра Струве[155] – русского мыслителя-эмигранта, который еще в 1920-е годы высказал предположение, что cоветская система не реформируема: либо она остается как есть, либо обрушивается.
Леонид Млечин, писатель и историк
Да, люди хотели устроить свою жизнь как-то иначе. Но они не хотели падения Советской власти и крушения коммунистической эпохи; они думали, что в состоянии в этих рамках преобразовать свою жизнь. Выяснилось, что это невозможно: реформе эта система не подлежит, она не реформируема. (стр. 329)
Андрей Нечаев, министр экономики Российской Федерации (1992–1993)
Я думаю, что нереформируемая экономическая система СССР была обречена. Ну и, соответственно, был обречен и сам СССР. (стр. 291) Госпожа Тэтчер называла социализм советского типа «искусственной, надуманной системой», каковой она и была. Ее нельзя было улучшить, ее можно было только сломать – либо быстро, либо поэтапно. (стр. 297-298)
И еще одна грань провала попыток трансформации – интеллектуальная беспомощность позднесоветского общества.
Леонид Млечин, писатель и историк
Самое страшное состояло в том, что интеллектуально советское общество не было готово к тем вызовам, которые возникли в момент перестройки: в стране не было интеллектуальной элиты, способной осмыслить эти задачи и предложить варианты решения. <…> И ничего не было сделано. Это была одна из самых страшных бед. Общество не справилось со своими задачами. Последствия мы видим сегодня. (стр. 320)
В итоге большая страна оказалась на пороге обвальных, неуправляемых перемен.
* * *
18 августа 1991 года группой высших руководителей Советского Союза была предпринята попытка силового отстранения тогда уже Президента СССР Михаила Горбачева от власти и введения на территории страны режима чрезвычайного положения.
О трех днях ГКЧП выше говорилось много и подробно, поэтому сосредоточимся только на ключевых узлах в осмыслении августовских событий.
Это была рефлекторная реакция советского руководства на неуправляемое происходящее, попытка предотвратить необратимый уже процесс крушения основ государственности, предопределенный Новоогаревским проектом нового Союзного договора и фактическим банкротством советской экономики.
Леонид Кравчук, Президент Украины (1991–1994)
…Эти люди – ГКЧП (я условно их всех называю ГКЧП), хотели повернуть страну назад. Если Горбачев шел «шаг вперед, два назад», то они хотели повернуть к тому исходному рубежу, с которого начиналась перестройка. Они видели, что в таком статусе страна не будет развиваться в их логике и в их интересах. (стр. 244)
Идеологи ГКЧП и их поздние сторонники в своих действиях часто ссылались на волю народа, имея в виду Всесоюзный референдум 17 марта 1991 года, в ходе которого более 76% граждан высказалось за сохранение СССР.
Александр Руцкой, вице-президент Российской Федерации (1991–1993)
В Конституции советского периода и даже демократического периода верховная власть в стране принадлежит народу. 17 марта 1991 года народ говорит «да» Советскому Союзу, Советский Союз сохранить. Что еще нужно президенту, если народ проголосовал за сохранение страны? (стр. 60)
Но с этим референдумом не все так линейно.
Станислав Шушкевич, Председатель Верховного Совета Республики Беларусь (1991–1994)
А потом был референдум с этим витиеватым «лукьяновским» вопросом: хотите выжить в счастливой стране счастливым образом или в плохой стране поганым образом? Это был фальшивый референдум. А после него уже украинский референдум показал, что люди не хотят больше существования в такой коммунальной квартире. (стр. 258–259)
Вопрос и впрямь был сформулирован чересчур лукаво: «Считаете ли вы необходимым сохранение СССР как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которых будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» Это напомнило вопрос, заданный героиней Фаины Раневской маленькой девочке в знаменитом фильме «Подкидыш»[156]: «Скажи, ты хочешь, чтобы тебе оторвали голову, или поедем на дачу?»
Ссылку на мартовский референдум вряд ли стоит считать корректной: слишком двусмысленный, а точнее – бессмысленный, был вопрос, да и с самой его постановкой несколько запоздали – его время уже было упущено.
