Никакого решения у Сажина не было и не могло быть, но довольно-таки противно было слышать пусть учебное, но предположение о том, что сюда, в Заволжье, пролезли эти самые две немецкие роты, да еще их танки поддерживают — четыре штуки. Находчивый Сажин уверенно отвечал:
— Уничтожим врага. Н-н-начисто! — вид у него был бравый, но ощущение горечи не пропадало.
Из тактических занятий ничего толкового не получалось, потому что и командир роты плохо представлял себе эти безымянные высотки, занятые фашистами.
Потом ползали по-пластунски. Учились. Оказалось, совсем не просто. Сажин, как мог, учил, а сам подшучивал:
— Я понима-а-аю, все, что висит на тебе, мешает, лезет под брюхо; плечи и лицо прижмешь к земле — задница к небу сама задирается; наконец распластался и даже ползешь вперед, так с винтовкой приключение — канал ствола забит землею!
— Скажи, что это? Месяц! Больше месяца! Фашисты прут, а мы все рядовые недоученные. Да за месяц как можно было натаскать, если учить по-настоящему?! Ведь все шаляй-валяй!
Сажин тоже день ото дня мрачнел, и шуточки его становились все чернее и горше, но что касается оценок, то он больше помалкивал. А Иван вовсе не кипятился и доверял ходу событий. Он верил в разумность всякого руководства, а если его и брало сомнение, приговаривал:
— Оно конешно… Голь хитра — берет с утра.
Ребята в отделении подшучивали над Иваном:
— Твоя-то куда девалась? Провожалочка.
— Не заманил ли кто в свои силки?
— Может, заблудилась? Страна-то огромная!
Иван долго молчал, потом зло прищурился:
— Авось не заблудится.
Даниилу Лозовому, как командиру отделения, удалось выбраться в город. В молочном ряду бабы продавали кислое молоко в банках и солдатам без особой просьбы выдавали по куску домашнего хлеба. День был яркий, но не теплый. Даниил краем глаза увидел молоденькую бабенку в теплом пиджаке с мешком за спиной. Лица он разглядеть не мог, но крикнул не задумываясь:
— Татьянникова!..
Та оглянулась и направилась к нему, как к давнишнему знакомому.
— Здравствуйте, это вы, значит, Даниил батькович Лозовой?
Он чуть не поперхнулся.
— Догнали?.. Приехали? — спросил он.
— Приехала.
— А Иван знает?
— Так я ж его еще не нашла. Все спрашиваю. То ли не понимают, то ли говорить не хотят, — она широко и свободно развела руками, вроде бы даже сердилась на местных жителей.
Даниил смотрел на нее и еще хотел смотреть. Как соскучился.
— Не раскидали вас? Вместе? — продолжала она вежливую беседу и словно никуда не торопилась. — И Сажин, и Титков, и Файнер, еще Овчинников и этот, как его… Мизенков Сергей?.. — Она знала всех в отделении, хотя ни разу ни с одним вот так, как сейчас, не встречалась.
Даниил глядел на нее и молчал. Вблизи Мария была совсем другая. Намного моложе, чем казалась, чуть меньше росточком, глаза карие с редкими ресничками, и легкий, чуть заметный пушок по строгому овалу лица.
— А Иван-то, как вы, все в пилотке ходит?
— В пилотке, — подтвердил он, — зато шинели всем выдали к присяге.
Марья хитро шмыгнула носом:
— Так мне его к морозу платком, что ли, повязать? Моего платка вам на все отделение хватит… — Она улыбнулась. — Повидать-то его можно?
Она пошла так быстро, что Даниил еле поспевал за ней. По пути два или три раза пытался завязать разговор, но, видно, ей уже было не до того — лицо затянуло усталостью, она шла частым плывущим шагом, будто ее несла сама мостовая, по сторонам не оглядывалась, ладони лежали на животе — рука в руку.
Увиделись они с Иваном только мельком. Солдат до принятия присяги в увольнение не пускали.
Стояли у забора всего две-три минуточки. Говорили, но слова не имели смысла и связанности:
— Ну, как там у вас?
— Да вот оно все на виду.
— Твой командир швыдкий какой, на базаре народу полно, а он меня издали признал.
— Познакомились?
— Ничего. Обходительный.
— Тебя-то где носило?
— Там уж нету. Повидаемся — расскажу, — помолчали, посмотрели друг на друга. — Харчуют-то по-людски?
— Это не оренбургская! — И нельзя было понять, лучше или хуже.
Раздалась команда на построение.
— Встану на фатеру — скажу. Ты беги, не перестаивай.
Угол Мария сняла за бесценок у многодетной башкирки и целыми днями помогала ей по хозяйству.
Четыре дня Татьянникова в увольнение не пускали. Виделись они больше издали, бойцы то строем шли на стрельбище, то один раз на разгрузку повели; Мария обычно стояла где-нибудь на уголке. Ждала. А тут холодным днем вывели во двор, было общее построение, вроде праздника. Винтовок на всех не хватало, бойцы передавали один другому старенькие трехлинейки образца 1889 года. Вслед за политработником повторяли торжественный текст — клятву на верность Родине:
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей…», и еще — «Не жалея сил и самой жизни!».
После присяги был усиленный обед. Усилили его за счет густоты щей, мясной подливки ко второму и куском пирога с повидлом к компоту — ну, такого никто не ожидал!
Ивана Татьянникова отпустили в город. Мария ждала его на той стороне улицы, в светлом платке, прибранная и строгая.
Сидели они в палисаднике у башкирки, а хозяйкины ребятишки сновали вокруг да около, лопотали и глазели на Ивана. Мария хотела их шугануть, но ребята приняли это за игру и стали кривляться, дразнить. Оставалось не обращать внимания и говорить дальше.
— … В Бузулуке стала разузнавать. Туда-сюда… Тут один дядечка попался. Ничего. Разговорились.
— Военный, гражданский? — спросил Иван.
— Военный, фелшер. В летах. Чего, говорит, тебе так— без толку — кидаться? В нашем госпитале (в ихнем, значит) большая необходимость в людях. Давай потрудись. А там отыщется!.. Я девять дней-ночей работала в этом Бузулуке. Этот дядечка пиво страсть как любит. А пива нет вовсе! Он и хлеба, и сала, и сахару мне на дорогу выдал и говорит: в случае чего — вертайся.
— Чего это тебе туда вертаться? — жестко сказал Иван.
— Я и говорю, — согласилась Мария. — У него вся семья там в пограничных краях сгинула. Шесть душ — как не бывало… Молчком молчит. И курит одну за одной. Работает-работает круглы сутки — не спит. Нянечка Платоновна мне все сообщила. А он молчит…
Иван стал какой-то рассеянный, вопросов больше не задавал, начал мурлыкать себе под нос; он даже не спросил, как в первый день она нашла себе ночлег в городе, как поначалу устроилась.
— У тебя не припасено? — ни с того ни с сего спросил он.
— Сальцо есть, хлебушек, огурцов-капусты у хозяйки спросим, — захлопотала она.
