Почему за три года, которые послание пролежало в ящике моего стола, я ни разу его не видела, ума не приложу. Мистика! Может, среди бумаг затерялось?..
Прошло три года. Вечером в пятницу собиралась в командировку, искала в столе документы и наткнулась на тот серый конверт. Когда я его увидела, у меня чуть гипертонический криз не приключился от осознания, что я не выполнила Ленину просьбу. Я ведь понятия не имела, о чем шла речь в письме. Помню, было поздно, выскакиваю в коридор – по совершенно пустому коридору идет Ваня Миколайчук. Опять-таки наваждение – он никогда в такой час на студии не задерживался. Я протянула ему конверт. «А шо це таке?» – спрашивает. «Да вот, Леня передал», – отвечаю. Иван лишь плечами пожал: «Когда это Леня успел написать, мы ведь с ним полчаса как расстались? Ничего не понимаю». Я тоже ничего объяснять не стала – торопилась на поезд.
В Москве 12 апреля Алла Сурикова сообщила нам о гибели Лени. Примчавшись в Киев, я не могла понять, почему его хоронят не от студии, не от Союза кинематографистов, почему нет оркестра. Кто-то шепнул: «Он так хотел». Когда хотел, чего? Разбираться было некогда. Среди людей, пришедших проводить Леонида Федоровича в последний путь, я не увидела Ивана Миколайчука. Кто-то вновь шепнул: «У него сердечный приступ».
И только через несколько дней я узнала, что пятничным вечером 8 апреля передала Ивану Ленино завещание. Оно оказалось без даты. Судя по всему, Быков число не поставил, потому что подумал: «Не дай Бог приключится еще один инфаркт, меня не откачают. И я не успею передать друзьям просьбу, чтобы они позаботились именно о тех похоронах, которые хочу». Вот и расписал на всякий случай всю прощальную церемонию…»
Послание дошло до адресата. Написать завещание – необходимый поступок человека, предчувствующего скорый уход. Однако не каждый отважится на подобное, поскольку это считается плохой приметой. Так может поступить только сильный человек. К сожалению, подлинник завещания через несколько дней пропал. Осталась лишь фотокопия письма, без лишнего шума похороненного в приемной В.В. Щербицкого. Завещание под большим секретом переснял после похорон тогдашний заместитель заведующего отделом ЦК КПУ Сергей Данилович Бесклубенко, о котором тепло вспоминает в постскриптуме Леонид Быков. Имевший свободный доступ к множительной технике, он успел вовремя положить на ксерокс оригинал, ходивший некоторое время по цековским кабинетам. Свое завещание Леонид Федорович адресует не семье, а собратьям по искусству – однокурснику по Харьковскому театральному институту, режиссеру Николаю Мащенко (тогдашнему секретарю Союза кинематографистов Украины) и актеру Ивану Миколайчуку, с которым он подружился в Киеве. Леонид Федорович знает – на них можно положиться и просит позаботиться о семье.
Впервые завещание полностью опубликовали в книге «Будем жить!», выпущенной в 1996 году в Киеве. Сборник воспоминаний коллег о Леониде Быкове вызвал бурю самых разных отзывов и толков. Немало противников было и у обнародования предсмертного письма Леонида Быкова. Понимая всю деликатность ситуации, авторы книги пошли на это, сознавая, что именно «со лжи о мертвых начинается ложь о живых».
Публикуем и мы без малейших изменений это письмо, как заметил с горькой иронией сам Быков, его последний сценарий. Синтаксис сохранен. Отсутствие под завещанием даты составляет одну из загадок смерти художника. Загадку, которая вряд ли будет разгадана....
«ДОРОГОЙ ИВАН! ДОРОГОЙ НИКОЛА!
Очевидно, Вам не стоит объяснять – почему обращаюсь к Вам, скажу только одну фразу: «Вы – земля. Вы – порепанi мужики, какими бы Вы ни были большими художниками». Это для меня главное, как и для Вас.
Пишу двоим, как выбирают кандидатов в космос (с дублером).
Пусть никогда не мучает Вас совесть, что эта просьба на всю жизнь. Никогда бы на это не решился, да это и не нужно и не возможно. Это просьба касается на первые 2 – 3 дня, а одна, скажу о ней позже, на пару лет. Никогда не смейте даже подумать, что я взвалил на вас своим нахальством роль душеприказчиков. Это было бы дико.
Обращаюсь к Вам с просьбой тяжелой и не очень благодарной. Попытайтесь разобраться и, если сможете в чем-то помочь – помогите.
Сумбурно, не по порядку, но главное выделите сами.
1. Никогда и никому не поверьте, что «я наложил на себя руки». Просто, если это случится, знайте, что я износился.
2. Самое главное. Моя боль, моя совесть, моя вина – Лесь. Помогите ему поверить в людей. На него обрушилось столько, что хватило бы этого горя на целый народ. Если смогут как-то хотя бы его вылечить, или подлечить, и, если он сможет правдами или неправдами (через какое-то разрешение инстанций) учиться – возьми его, Николай, на курс к себе. Он столько перенес горя, что из него может получиться художник. Если состояние здоровья не позволит учиться ему, то пусть научится чему-то рядом с искусством. Это моя вина, что я отбивал его от «своего хлеба».
3. А теперь, более «второстепенно-юмористические» просьбы-зарисовки.
Вы знаете, что и «рубля не накопили кинострочки», поэтому пусть кто-то «соображающий» поможет продать машину по «спекулятивной» цене – это продержит их скромно хотя бы 2 – 3 года. Пишу все в полном рассудке, не боясь потерять Вашего уважения за слово «спекулятивно». Вы знаете, что я жил по самым высоким меркам, поставленным себе, но это простят мне, т. к. пенсии за отца взрослым детям не будет (я узнавал), а Тома моя – к сожалению, инвалид: работать она не сможет. Да она долго без меня и не задержится, будет догонять, т. к. мы красиво прожили с ней жизнь, хотя я ее своим занудным характером часто огорчал.
4. Ребята мои (и Тома) – народ гордый. Они не позволят «шапку по кругу». Но надо помочь им, чтобы не предложили на второй день, как Лиде Федосеевой, сдать квартиру на «более подходящую». Все может быть. Поэтому, может, когда-то разменяют, чтобы смогли жить семьями (когда-то, же, женятся дети).
5. А теперь о совсем смешном. Это канительное дело (опыт у меня есть, т. к. хоронил я папу и маму). Но постарайтесь сделать – с мудростью Ивана, с взрывным темпераментом Миколы – следующее:
1) Как можно быстрее вынести из дома, чтобы не мучить моих.
2) Добиться, чтобы разрешили Лесику прийти в этот день (если, конечно, врачи разрешат, чтобы это его не сломало окончательно).
3) Никаких оркестров.
4) Никаких студий. Дома кино (союз) – боже сохрани. Из дома – прямо туда, куда положено. Это мой крик, мольба. Без цирка, называемого почестями.
5) Никаких надгробных речей, а то я встану и уйду: получится конфуз.
Только кто-то из Вас один, кому захочется, скажет одно слово: «ПРОЩАЙ».
Это, чтобы как-то поставить точку, а то нас «не поймут».
