Мери Дэсти вспоминает:
«Лучше всего рассказать о великом путешествии Айседоры в Россию так, как она мне сама рассказывала.
Когда она ехала в Россию, то испытывала те же чувства, которые должна испытывать душа, пересекая Стикс. Со всеми известными формами жизни и условностями покончено навсегда — она едет в идеальное государство, созданное Лениным. Ко всем старым институтам Европы — презрение и жалость. Она хотела стать товарищем среди товарищей и посвятить свою жизнь благу человечества.
Сердце ее чуть не разорвалось от радости, когда пароход прибыл в Ревель. Она чувствовала себя великим героем, добравшимся до Валгаллы.
Отступать было нельзя, возвратиться тоже, да такая мысль ей и в голову не приходила. Это на веки вечные. В мечтах ей виделись тысячи детей, растущих сильными, прекрасными, каждый из которых держит за руку младшего, а тот еще меньшего, и все шагают широким шагом под звуки «Интернационала». Но, видимо, Ревель не был тем местом, где это начинается. Всюду была страшная неразбериха и бюрократическая волокита. В конце концов, набегавшись по разным учреждениям и везде видя неуважение к себе и своей великой миссии, Айседора вместе с ученицей и горничной сели, наконец, в поезд, направляющийся в Москву. После утомительного, показавшегося им бесконечным путешествия, они прибыли в Москву.
И снова сердце ее радостно забилось. Она подождала несколько минут в купе, чтобы встречающая ее комиссия убедилась, что она прибыла. Затем, еле касаясь ногами земли, вышла из поезда, ожидая, что потонет в объятиях бесчисленных товарищей и детей. Она мысленно видела их всех в красных рубашках, размахивающими красными флажками, приветствуя ее приезд. Но никто не обратил на Айседору и ее спутниц ни малейшего внимания, кроме охранника, смотревшего на них весьма подозрительно. Они вошли в зал ожидания испуганные.
К своему большому удивлению Айседора нашла извозчика, который согласился везти за американские доллары. И Айседора с ученицей поехали по разбитым, неубранным улицам искать нужного им чиновника. В Кремль их впустить категорически отказались, и они, потеряв всякую надежду, поехали обратно. Случайно взглянув на одно из окон гостиницы, мимо которой они проезжали, Айседора увидела в нем своего молодого друга, который служил в посольстве в Париже.
Она помахала рукой и позвала его, и когда он ее узнал, то выбежал на улицу и, заключив в объятья, воскликнул: «Айседора, Айседора, какая радость! Как вы оказались в Москве?»
Она, конечно, рассказала ему о своих неприятностях и беспомощном положении. Он расхохотался, услышав ее представление о большевистской России.
Но Айседора заявила: «Меня пригласили обучать их детей, тысячи детей». Молодой француз ответил: «Думаю, намерения у них хорошие, но дети-то беспризорные и многие умирают с голоду, а танцы — это ведь роскошь. Поэтому, боюсь, у вас будет много разочарований».
И, как вскоре поняла Айседора, он оказался пророком. Тем не менее ее энтузиазм был непоколебим, хотя представление о России как о рае на земле, утопающем в братской любви, несколько поколебалось.
Их запихнули в очень темную, жалкую гостиницу, которую Айседора по прежнему визиту в Россию помнила как одну из самых фешенебельных в Москве. Портье не было, вещи нести было некому, поэтому пришлось им самим добираться до отведенного им номера.
Когда Айседора увидела их комнату, — а получили они именно комнату, одну на троих, она решила, что что-то безусловно перепутано. Снова им дали черный хлеб с икрой и предоставили самим себе. Во время революции вся мебель из гостиниц и частных домов была свезена в большой центральный склад для распределения среди большевиков, поэтому мало что осталось для удобства гостей. Кровати, на которых они спали, были железными, с досками, покрытыми половиками. К счастью, у Айседоры были с собой простыни и одеяла.
Уже было очень поздно, и все сильно устали, поэтому они решили лечь спать и подождать до утра, когда, безусловно, все образуется и станет прекрасным — ведь они считали, что в том, что их так плохо приняли, произошла какая-то ошибка.
Не успели они задуть свечу и устроится поудобнее на досках постели, как с ужасом услышали пронзительный писк и визг, затем топот маленьких ножек по всей комнате, прыжки на стол, где были остатки черного хлеба и икры, и со стола, В ужасе они зажгли свечи, но еще больше испугались, увидев маленькие глазки, выглядывающие из всех углов. Дойдя почти до истерики, они звонили и звонили — но безрезультатно. Они выглянули в темный коридор, но там никого не было. Всем было на них наплевать — да, на самом деле просто некому было ими заниматься. Портье дал им комнату и «обеспечил» продуктами. На этом его обязанности и долг кончались».
Они ушли из гостиницы на вокзал и переночевали в своем вагоне, где оставались их вещи. Проводник за определенную плату отвел им купе.
На следующее утро Айседора сама поехала к своему другу, наркому Луначарскому, который очень удивился, увидев ее, и не мог понять, кто же послал телеграмму, приглашая ее приехать в Россию.
Тем не менее со свойственным ему редким очарованием он заверил Айседору, что восторгается ею и уверен, что и правительство, узнав о ее великолепном жесте — приезде в большевистскую Россию, тоже будет в восторге, и обещал немедленно распорядиться о жилье и снабжении продуктами. О школе они поговорят попозже.
От этих слов Айседора пала духом. Все ее мечты о школе снова оказались шуткой, чем-то вроде бреда сумасшедшего, но поскольку мосты были ею сожжены, она решила все же осуществить свою мечту, потому что была уверена, что смо жет заставить по-настоящему оценить ее идею. Луначарский при ней позвонил молодому человеку по фамилии Шнейдер и сказал, что необходимо немедленно найти жилье для Айседоры Дункан…
Насмешки посыпались тотчас, как ей отвели особняк старухи Гельцер, ее кухарку и ее интимного друга Шнейдера. Все хохотали от души в предвкушении предстоящей развязки».
Буря революции, которая пронеслась по стране, разрушила и переменила все: и страну, и уклад, и культуру — и только классический балет оставался сам по себе. Прежде ему покровительствовал царский двор, теперь покровительствуют красные чиновники.
И вот с приездом босоножки большевики экспроприировали у ведущей балерины Большого театра и особняк, и кухарку, и ее интимного друга! Ну как было не потешаться «в предвкушении предстоящей развязки!»
Балаганный спектакль не состоялся. Со свойственной ей чуткостью к атмосфере и настроению окружающих Айседора не дала повода для насмешек.
