Складывалось впечатление, что энтузиазм Гитлера и его концептуальные способности иссякли. Он с головой ушел во второстепенные вопросы. Так, например, 12 ноября 1940 г. он дал поручение проверить возможность оккупации Мадеры и Азорских островов и заявил, что его политика по отношению к Франции приведет к «эффективному сотрудничеству» в плане предстоящей борьбы с Англией и побудит Испанию ко вступлению в войну. Он рассчитывал захватить Гибралтар и после оккупации Иберийского полуострова изгнать англичан из Западного Средиземноморья. Но все это были чисто теоретические рассуждения. Все его мысли еще со времен окончания первой мировой войны крутились вокруг «германского похода на восток». Спустя 446 дней после заключения пакта с Советским Союзом он отдает распоряжение «продолжить подготовку к восточной кампании, о которой ранее были отданы устные приказания», и ожидать его приказов о «координации по времени отдельных операций». Его решение игнорировать советы Редера, Роммеля, Штудента и Кортена, которые считали решающей операцией ликвидацию английских позиций в Средиземноморье и на Ближнем Востоке, захват Суэцкого канала и Персидского залива, и направить главный удар на Россию отвечает не только его идеологии и мировоззрению, но и стратегическим «континентальным» представлениям, сложившимся у него еще в годы первой мировой войны на полях сражений во Франции. То, что Гитлер в июне 1941 г., напав на Советский Союз, отказался от своих прежних официальных высказываний последних лет и вернулся к первоначальной точке зрения, шокировало часть народа и военное руководство, которое опасалось такого шага, памятуя уроки походов Карла XII и Наполеона I, хотя после финской кампании русских вряд ли можно было считать слишком опасным противником. [375] Еще 4 мая 1941 г., за неделю до того, как заместитель фюрера Рудольф Гесс вылетел с его ведома и с его директивами [376] на «Мессершмите-110» из Аугсбурга в Англию, Гитлер, вспоминая в рейхстаге победоносные походы, разглагольствовал о «мирных предложениях», называл Черчилля поджигателем войны, дураком, лжецом и преступником, выдвигал «третий рейх» в качестве альтернативы «еврейской демократии» и политическим сословным и классовым системам «еврейского капитала», однако не допустил ни единого грубого обвинения в адрес большевизма, как бывало раньше. Обескураженные военные вынуждены были признать, что Гитлеру раньше удавалось все, за что он брался, и что он, в отличие от них, очень редко ошибался. И все же они не в состоянии были понять его, о чем свидетельствуют слова Гудериана, что «советчики заблуждались как относительно своих противников, так и относительно стратегических качеств своего верховного главнокомандующего».
Относительно планов ведения войны против Советского Союза мнения Гитлера расходились с намерениями командования, которое считало, что главный удар должен быть направлен на Москву, а силы противника должны быть уничтожены в центре страны. Стратегические планы Гитлера вытекали в первую очередь из политических и военно-экономических соображений. Он рассчитывал, что перелом может быть достигнут на флангах, намеревался захватить на севере Ленинград, установить связь с дружественно настроенными финнами, обеспечить господство на Балтийском море и снабжение левого фланга морским путем, а на юге захватить Украину, использовать для нужд вермахта сырьевые и промышленные мощности в донецком регионе и в конечном итоге получить доступ к нефтяным месторождениям Кавказа. Лишь затем он планировал взятие Москвы и придавал этому большее значение, чем шведский король Карл XII и Наполеон I. [377]
В то время как вермахт быстро продвигался вперед, а русский центральный фронт разваливался, командование и фронтовые генералы настойчиво уговаривали Гитлера использовать шанс и захватить Москву, не дожидаясь, пока будет взят Ленинград, как было предусмотрено планом «Барбаросса». Но Гитлер медлил в течение шести недель и колебался между своим планом первоочередного захвата Ленинграда и желанием немедленно направить удар на столицу и взять ее. Он медлил, хотя ему было известно, что численно превосходящая его и хорошо технически оснащенная Красная Армия четыре года назад потеряла значительную часть своих генералов, офицеров и комиссаров в результате спровоцированной им самим «чистки» и что немецкие офицеры и генералы намного превосходят своих советских коллег, занимающих высокие командные посты.
После того как войска вермахта форсировали Березину в районе Борисова и захватили Смоленск, Гитлер 21 августа 1941 г., к ужасу военных, заявил, что по стратегическим соображениям нет необходимости штурмовать Москву до наступления зимы, как они намеревались, а вместо этого необходимо обеспечить безопасность собственных нефтяных месторождений в Румынии, захватить Крым и промышленный и угольный донецкий регион, перекрыть снабжение России нефтью с Кавказа, взять в кольцо Ленинград и добиться объединения с финнами. Он отказывается от нанесения удара на Москву, направляет группу армий «Центр» на юг и даже частично на юго-запад и приказывает захватить Украину. Рекомендации Генерального штаба он игнорирует и обвиняет его в том, что он не способен в достаточной мере оценить политические и военно-экономические проблемы. Гуде-риану приходится повернуть на юг и вместе с Рундштедтом захватить Киев, что ему, к удивлению многих военачальников, удается и позволяет не только разгромить значительные силы русских на юге, но и взять в плен около 665 тысяч человек.
После неожиданного успеха под Киевом Гитлер лишь недолгое время пользуется благосклонностью бога войны, как и предполагал Йодль еще в феврале 1940 г., оценивая решения Гитлера в ходе французской кампании. Он начинает делать ошибки, которые вскоре становятся роковыми. Адольф Хойзингер, бывший с 1940 по 1944 г. начальником оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск, спустя 25 лет, в отличие от генерала Блюментритта, [378] обвинял своего верховного главнокомандующего: «В августе… наступил решающий поворотный момент. Гитлер отказался от немедленного прорыва на Москву… Таким образом, был упущен последний шанс». Тем не менее маршал Георгий Жуков, занимавший в начале войны пост начальника Генерального штаба, а затем до октября 1941 г. — командующего советскими войсками в Ленинграде, придерживался мнения, что решение Гитлера было правильным. «Немецкие войска, — писал он, — были не в состоянии с ходу взять Москву в августе, как планировали некоторые немецкие генералы. В случае наступления они оказались бы в более тяжелой положении, чем в ноябре и декабре 1941 г. под Москвой… Поэтому все попытки немецких генералов… и военных историков свалить вину за поражение на Гитлера… несостоятельны». Маршал Константин Рокоссовский также утверждал, что решение Гитлера, принятое вопреки мнению Генерального штаба, было правильным с военной точки зрения: «Положение советских войск было очень сложным… И все же я считаю, что у немецких войск… не было реальных шансов на продолжение крупномасштабного наступления на Москву. Им обязательно нужна была передышка, которая наступила в августе». Маршал Василий Соколовский, бывший осенью 1941 г. начальником штаба Западного фронта, критиковал немецких военачальников и называл решение Гитлера единственно возможным. Хотя подобные оценки, разумеется, в значительной степени объясняются намерением подкрепить тезис о «непобедимости» Советского Союза, многочисленные соображения военного характера говорят в пользу этих аргументов.
Было ли это августовское решение действительно ошибкой Гитлера, невозможно ни достоверно доказать, ни опровергнуть. Однако можно с уверенностью сказать, что он допустил ошибку (вину за которую частично несет и командование вермахта), когда исходил в планировании военных мероприятий из того заблуждения, что Красная Армия находится на грани краха и требуется всего лишь небольшой толчок. Так, в начале сентября он отдал приказ об одновременном наступлении на Москву, захвате кавказских нефтяных месторождений и блокаде Ленинграда, а 17 сентября отозвал с севера танковую группировку Хёпнера и соединения люфтваффе и, таким образом, сам противодействовал намеченному взятию Ленинграда.
