На следующий день я пошла в крайком, чтобы доложить в отделе пропаганды обо всем, что происходит в художественном мире. В эти последние дни сентября весь крайком был поднят на уборку хлеба. Я сидела в приемной, где сухие снопы буро-зеленой кукурузы стояли вдоль стены до потолка, как бамбуковый лес в джунглях, и шел от них сладковатый и терпкий аромат. Я вдыхала этот аромат и смотрела, как люди, одержимые заботой о хлебе, беспокойно мрачнеющие от каждого облака, отрезающего от земли солнечные лучи, люди, умеющие отдаваться общему делу как своему собственному, личному, спешили уехать в поля. Я смотрела им вслед, и думалось мне:
«Сейчас — хлеб! Но ведь кончится же уборочная, и тогда можно будет оглядеться. И если я не сумею убедительно и полнокровно описать товарищам дела в картинной галерее, то грош мне цена! И, значит, действительно я „села не в свои сани“!»
* * *
Начальник Енисейского пароходства Иван Михайлович Назаров пригласил нас с Анастасией Михайловной прокатиться на скоростном катере — «ракете». В назначенный час мы явились в порт. Новенькая, прекрасно оборудованная «ракета» гостеприимно приняла нас на борт, а затем — в громадный уютный салон примерно на сотню пассажиров.
Пофыркав и подрожав немного, «ракета» понеслась по Енисею, оставляя за собой белопенный крутящийся шлейф. Течение прибавляло нам скорости. Усевшись у широкого, низкого окна, я смотрела на эту стремнину, веками рокочущую у красноярских берегов.
Вот навстречу нам важно скользит белый громадный красавец теплоход.
— Иван Михайлович, это не «Суриков»? — спрашиваю я у капитана, зная, что один из теплоходов носит имя художника.
Иван Михайлович, улыбаясь, отрицательно качает головой.
— «Суриков» ушел на север, опоздали вы! А то я бы вас отправил поглядеть на наши края!..
Теплоход, снисходительно глядя на нас зеркальными окнами, скользил против течения, возвращаясь из дальнего плавания в Красноярский порт.
Мы мчимся дальше. Навстречу плывет огромная баржа.
— Вот, обратите внимание, — говорит Иван Михайлович, — еще не так давно лес сплавляли по Енисею плотами, и только вниз, по течению, а сейчас лес идет вверх!
Мы смотрим, как тяжелая баржа со строевым лесом, словно нехотя, упираясь, все же идет против волны, а сзади в яростном упорстве толкает ее маленький пароходик «Кулибин». Он толкает эту баржу, как толкал вперед гениальный русский самородок XVIII века все развитие русской техники, изобретая механизмы часов, от башенных до «часов в перстне», разрабатывая конструкции мостов, паровых двигателей, педальных повозок, лифтов, фортепьяно и даже модели «скрытно привязанных ног в виде натуральных», то есть протезов… Иван Кулибин! Дедушка Суриков интересовался этим русским гением и был о нем очень высокого мнения…
«Ракета» несется и несется, и кажется, что еще мгновение — и она поднимется в воздух, как гидроплан.
Иван Михайлович Назаров, коренастый сибиряк, с лицом обветренным и твердым, словно высеченным из гранита прибрежных скал, спрашивает, попыхивая папиросой:
— Ну, как вам нравится лететь по воде?.. Вот мы тут недавно ходили до Минусинска на «ракете», так, представьте себе, вышли вслед за большим теплоходом, обогнали его, дошли до Минусинска, переночевали там, вышли обратно и встретили теплоход еще далеко от Минусинска, и, пока он дошел до места, мы уже вернулись в Красноярск. Вот какая техника!
«Ракета» возвращалась в порт. Приглушив моторы, она плавно подошла к пристани. Мы поблагодарили нашего капитана, распрощались с ним и вышли на набережную. К понтонному мосту двигалась целая вереница машин, одна за другой спускаясь на деревянную плавучую дорогу. И я снова вспомнила свое детство.
…Дядя Саша задумал покатать нас в шарабане, я хорошо помню этот плетеный, выкрашенный в черный цвет шарабан с двумя сиденьями, обтянутыми кожей, от которой шел неповторимый запах…
Сначала поехали на базар за кедровыми орешками. Дядя Саша взял нас с собою по рядам, где продавали кедровые шишки, жевательную серу, мочалу, плетеные корзины, туеса, метлы, прочее. Потом поехали по немощеной Береговой улице. День был прохладный, ветреный. Пыль клубилась за нашим шарабаном, ложилась на мое белое с синим матросским воротником платье и соломенную с синей лентой шляпу. Помню эту улицу с угрюмыми сибирскими домами, керосиновыми фонарями на столбах, о которых дедушка говорил, что стоит подуть вечером ветру, как они все гаснут и на улице — тьма-тьмущая, хоть глаз выколи!
— Недаром старожилы Красноярск Ветродуйском величают. А уж если где загорится на таком ветру — ну, пиши пропало! Пламя так и перекидывается от дома к дому, только успевай выскочить на улицу!.. — говорил дедушка, покачиваясь в шарабане.
Помню громадную вывеску «Торговля мясом госпожи Серебряковой» и по углам вывески — две головы в овалах: одна — бычья, другая — баранья. Помню, уже возле переправы под горой, на причале множество телег, тарантасов, пролеток, ожидающих плашкоута, который назывался «самолетом». А он еще далеко где-то покачивается на стремнине, везет партию пассажиров с телегами и возами и даже скотом, который на воде всегда тревожно мычит.
Наконец «самолет» у причала разгружается от приехавших, мы въезжаем на него и плывем по Енисею… Сидя в шарабане. Незабываемая, удивительная поездка.
…Я снова оглядываю строящуюся громадину — новый мост, и думается, что от того «самолета» до этого нового моста измеряется весь могучий рост «сердцем ярых» потомков — земляков Василия Ивановича Сурикова.
Мы решили побывать на строительстве ГЭС.
— Как хотите добраться: водой или сушей? — спросил нас Назаров.
И решено было ехать по только что проложенному правым берегом шоссе.
Едем мимо старинных сел и дачных местностей, мимо вытекающей из ущелья живописной речки Базаихи, куда в старину красноярцы ездили на пикники со своими самоварами. Чуть дальше начинается отлично бетонированное новое шоссе. Оно бежит по берегу, ныряет в ущелье, взбирается на отроги, откуда вдруг развертывается сказочная панорама на катящийся внизу Енисей и белые пароходики, на полыхающие желтизной леса. Все это по значительности своей, по богатству снова и снова перекликается с акварелями и масляными этюдами Сурикова, знавшего свой край и любившего его больше всего на свете. Вот и конец пути. Здесь был когда-то скит. Сюда Суриков приезжал на этюды верхом.
…Шумят над головой столетние сосны и кедры, и уйма зверья вокруг. Сюда уже надо брать с собой двустволку. Смотришь вверх: то и дело рыжие белки перелетают с ветки на ветку. Смотришь в сторону: желтоглазая рысь крадется травой и вдруг, двумя прыжками вскарабкавшись на ствол, перебегает по толстым ветвям и мягко спрыгивает куда-то в чащу. А то где-то поблизости захрустит валежником большой зверь, видимо медведь. Привязанный к дереву конь хоть и привык ко всем таежным шорохам, а все же, похрустывая сочной лесной травой, прядает ушами и косится.
