военной кампании. И каждый раз – одни и те же неотступные вопросы: «Кто там? Почему я здесь? Что ждет меня там, за этой чертой?»
Окаменелые в своей ненависти глаза, смотревшие на него на кургане под Вильно, встреча с пани Стасей, разговор с Валевским, который откровенно и без стеснения предлагал перейти границу и бежать во Францию, слова капитана Бекетова о слабости души человеческой – все это теснилось в сознании и волновало и не оставляло места для естественного страха, который всегда сопровождает человека перед смертным порогом. И эти триста саженей стелившейся перед ним пустоши казались ему тем местом, где как раз и должно состояться то самое преображение и для него, Людвига, и для Михаила Жигалина, и для капитана Бекетова, и для всех офицерских чинов, и для его товарищей-гусар, вставших в утренней тиши перед стенами мятежного города.
– Ну что, корнет, изготовились? Что-то вы не при параде? – капитан Бекетов хлопнул по плечу Ла Гранжа своей пудовой ладонью. – А мы вот приоделись…
И капитан широко развел руками – они вылезали из коротких рукавов мундира, снятого будто с чужого плеча и готового вот-вот треснуть на его широкой плечистой спине. Помолчал, и будто самому себе сказал: «Мои ребята чистые белые рубахи надели».
Солнечный белый шар отодвинулся от колокольни и едва зацепился за ее верхушку, как раздался первый залп, за ним – второй, а потом без счета, наперебой застучали пушечные выстрелы. Скоро и зеленую рощицу, и грязный бруствер, и торчащую колокольню заволокло сизым едким туманом. Жигалин нетерпеливо гарцевал перед эскадроном, напряженно изготовившимся к маршу. Но команды не поступало.
Но вот неожиданно замолкла пушечная пальба и зазвенела давящая слух тишина, а через мгновение дрогнули пехотные порядки, и с ружьями наперевес солдатская лавина в мундирах хлынула к укреплениям.
– Ну, с Богом! Вперед, ребята! – властно, раскатисто выкрикнул Бекетов, и его высокая, в широких плечах фигура исчезла в дымном мареве.
Бездействие томило гусар, хотя они все понимали: бездействие это вызвано неким замыслом, и именно под влиянием этого бездействия должно свершиться что-то важное.
– Ну, что там видно? – спросил Жигалин, подходя к кучке гусар, сгрудившихся у края жидкого перелеска и всматривающихся в сизую даль с колокольней…
– Наши их опрокидывают! – серьезно, с авторитетом полкового командира ответил молодой, с пушком на губах, мальчик-гусар лет семнадцати. Все улыбнулись. На правом фланге, у соседнего редута, взорвалось громкое и долгое «Ура-ааа-ааа!»
– Похоже, что взяли, – сказал Жигалин. – А у наших что-то ничего победного не слышно…
– Так ведь давно известно, что воля человека никогда никому легко не доставалась, – сказал с вызовом высокий с тонким лицом прапорщик.
– Ах да, – догадался о словесной игре прапорщика Ла Гранж. – Редут у поляков называется «Воля».
– Вот-вот, за эту волю мы и будем сегодня умирать, – двусмысленно продолжил прапорщик.
– Жизнью пожертвовать за волю не страшно, и это будет достойно, – сказал Жигалин. – Только вот задача – на чьей крови будет замешена эта воля? – голубые глаза Жигалина стали серыми и тяжелыми. Гусары притихли. Возбужденно-веселое настроение ушло.
В эту минуту к Жигалину подскакал штабной адъютант. Быстро и с жаром он что-то сказал ротмистру и тотчас умчался.
– Пришло наше время! В строй! Вперед! – скомандовал Жигалин и оседлал коня.
Эскадрон пошел рысью напрямую, держась колокольни, туда, куда полчаса назад двинулась пехота.
Эскадрон стремительно с гиканьем, выкриками «Ура-аа-аа» несся к колокольне, как к путеводной звезде. Возбужденный, напрягшийся всем своим существом, Людвиг ничего не слышал, кроме гулкого стона земли под копытами сотен скакунов. Показались топтавшиеся на месте пехотинцы; яснее уже слышалась канонада польских батарей, бивших по пехоте, по кавалерии; пули роем летели со всех сторон. Вдруг где-то сбоку бухнуло ядро прямым попаданием в лошадь и всадника, они рухнули, обрызгивая кровью скачущих гусар. Только теперь, оглядевшись по сторонам, Людвиг увидел разбросанные по жухлой траве трупы, окровавленных раненых. И через мгновение едва успел увернуться от «волчьей ямы», на заостренных кольях которой билась в конвульсиях лошадь, придавившая всей тяжестью гусара к этим же кольям.
Полевая артиллерия не смогла расстроить польскую оборону, и когда пехотинцы ринулись на штурм, то встретили огонь, не дававший шансов на успех. Перед пехотой оказался глубокий ров, за ним трехметровый бруствер, где и засели польские батальоны. Все было застлано дымом, и в сухом солнечном свете зловеще сверкала сабельная сталь.
Жигалин в долю секунды оценил ситуацию и молниеносно, без команды, повернул эскадрон, уводя его от расстрельного огня на правый фланг, где уже были сбиты укрепления. Одним рывком эскадрон перемахнул через ров, проскочил рощицу, и, оказавшись за бруствером, пошел в тыл обороне. Гусарский маневр Жигалина бывалый солдат Бекетов понял в то же мгновение. Сквозь орудийный грохот, нестройные крики и стоны он скомандовал: «За мной!» и, подхватив знамя из рук убитого солдата, побежал вслед за кавалерией.
Колокольня теперь была слева. Жигалин и здесь сумел здраво повести дело, не теряя ни минуты. Оказавшемуся рядом Ла Гранжу он приказал двинуться напрямую вдоль бруствера в тыл противника, а сам ринулся в обход каменной стены, окружавшей костел. Людвиг с частью эскадрона поскакал туда, где палили пушки и трещали ружья. Через пару минут он увидел пехотную колонну, во главе которой скоро вышагивал рослый плечистый офицер, поторапливая солдат: «Ребята, шире шаг!»
«Да это же Бекетов!» – воскликнул Людвиг. Поравнявшись с пехотой, Ла Гранж закричал радостным и неизъяснимым в этой обстановке теплым голосом:
– Капитан! Бекетов! Рад с вами видеться. Вот как хорошо…
Бекетов глянул снизу на улыбающегося Ла Гранжа, на его ладно встроенную в седло фигуру и с доброй наставительностью ответил: «Давай, корнет! Не робей, свое мы возьмем! С Богом!»
Польская оборона никак не ждала такой быстроты, такого и такого молодого азарта, с которым обрушились на нее гусары. Они налетели на линию обороны, подминая все, что попадалось на пути: растерявшихся стрелков, артиллерийскую прислугу, зарядные ящики, бивачные палатки, шинели, ранцы… Суетливое отступление за каменную стену костела было паническим бегством. Капитан Бекетов со своей ротой преградил отступавшим дорогу у самых ворот костела. Здесь и завязалась рукопашная, ожесточенная и бескомпромиссная. Людвиг пустил лошадь в самый центр схватки. Он ясно видел хорошо знакомую высокую фигуру с широко развернутыми плечами и крупной, неохватной спиной – капитан Бекетов дрался в самой гуще, он не мог уступить противнику всего-то три сажени у железных ворот. Когда ворота с железным скрежетом захлопнулись, человек десять поляков побежали вдоль стены в другую сторону, а за ними – наша пехота. Но там почему-то не было видно
