Вот такие интересные дела!
— Вот Дима мне не даст соврать!
— Да ладно! Ври!
Из разговора с Димой Дубинским и Васей Сидельником
Как-то мы с моим сиамским котом Мартимьяном (Мартиком) слегка расслабились от креветок и умиротворённые уютно расположились у выключенного телевизора, скромно помалкивая об одном и том же — о вранье.
Я вообще люблю молчать о вранье. Сидишь так себе и помалкиваешь о лжи. Слово-то какое неприятное, а ведь по сути — и писатели все, и поэты, и кинорежиссёры, и актёры, и художники — все, все без исключения, в той или иной степени вруны.
Нет, бывают, конечно, случаи… Журналист какой-нибудь, например, пишет: «Вчера ЦСКА выиграл у «Химика» — 3:2». Ну как тут соврёшь? Никак невозможно! И он от этого очень сильно мучается и потом, когда уже возможно, старается, чтобы как-то компенсировать, врать намного больше.
Актёры вообще вынуждены врать постоянно — уж профессия у них такая, да они и не скрывают. Больше того, чем лучше человек врёт, тем упорнее окружающие превозносят его актёрский талант. Вон ещё даже Станиславский — уж на что ложь ненавидел — всё время говорил: «Не верю, не верю!», а ведь все равно иногда верил — знал заранее, что неправда, а верил. У него даже собачка была специальная. Во время репетиций всегда под столом сидела. И так, дрянь эдакая, была натренирована, что пока фальшь в актёрском вранье слышала, так под столом и оставалась. Но зато уж когда к концу репетиции добивались старательные артисты натурального чистосердечного вранья, тут она как раз из-под стола вылезала, хвостиком крутила, и, глядя на неё, Константин Сергеевич Станиславский говорил: «Ладно! Теперь верю!»
А Лев Толстой! Он ведь ужас сколько всего написал, но кроме «Детства», «Отрочества» и «Юности», всё остальное — сплошная туфта, в смысле выдумка. И не зря поэтому он так нравился В. И. Ленину, который за выдающееся враньё любовно называл Льва «глыбой» и «матёрым человечищем». И сам Ильич в этом смысле всегда с него пример брал, добился известных успехов и даже в спорах с Троцким придумал пословицу «Скажи мне, Иудушка Троцкий, кто я, а я тебе скажу, кто ты!»
А художники?! Вот, Сальвадор Дали написал «Горящую жирафу»: стоит, это, в степи жирафа и горит. Ну с большой натяжкой, конечно, но так бывает. Облить жирафу бензином, поджечь — и пожалуйста. А где бензин взять в степи? А самой жирафе разве это понравится? Но повторяю: в принципе возможно. Хорошо. Но на переднем плане этой картины баба стоит, и из неё, как из письменного стола, ящички выдвинуты — это как? Махровое чистой воды враньё!
Даже художники-портретисты, чтобы побольше дензнаков накосить, всегда своих моделей приукрашивали: то ростом повыше сделают, то морщинки приберут — опять враньё.
Жил, правда, один человек. Илья Ефимович Репин. Только ему удавалось, рисуя, бывалочи, какого-нибудь генерал-губернатора, «несколькими гениальными штришками обнажить всю его гнилую самодержавную сущность». И то это не мои наблюдения, а в учебнике для шестых классов так написано.
Правда, есть ещё нездоровый перестроечный реалист Георгий Кторов, но существованием своего исключительно достоверного художественного письма он только подтверждает правило.
А мы все?! Встретим приятеля или подругу, спрашиваем машинально: «Как дела?» — а на самом деле нас ВООБЩЕ это НЕ ИНТЕРЕСУЕТ! Хорошо ещё, если он или она вам отвечает: «Ничего…» или еще лучше: «Так себе…», а если вдруг: «Отлично!» — это ж какой кошмар — травма на весь день! Не зря ещё Нерон говорил: «Чем хуже товарищу — тем лучше мне!»
А фраза, которую приписывают Архимеду?! Я имею в виду это слово «Эврика!». Нет-нет, давайте разберемся с самого начала!
Значит, как было дело? Этот Архимед всё думал и думал о Пифагоре, которым его с детства затюкали: Пифагор — то, Пифагор — сё! Пифагоровы штаны на все стороны равны! И т. д. Время от времени Архик с горечью посматривал на свои штаны: к сожалению, они у него не были равны на все стороны, как у Пифагора. Да, честно говоря, у Пифагора этого вообще не могло быть штанов — в его время (равно как и в архимедово) штаны мужики не очень-то носили. Как бы там ни было, наш герой от зависти потел, потел, сделался грязным и решил принять небольшую ванну, чтобы хоть как-то освежиться. Дура служанка, не имевшая вообще никакого нормального представления о законе водоизмещения, налила ему ванну до самых краёв. А Архимед, плюхнувшись туда в расстройстве, сразу вытеснил какое-то её (воды, а не служанки) количество на мраморный пол виллы, находившейся в самом центре стадвадцатитрехсоткового участка, легко отписанного ему в свое время Сиракузским горисполкомом за выслугу лет.
Разведя на полу неприятную мокротень и думая о пифагоровых панталонах и о самом их владельце в критическом смысле, Архик с досадой воскликнул: «Э! Ври-ка!» — имея в виду лживость утверждения владельца этих шортов об их равнозначности. Чем совершенно задурил голову будущим исследователям его искрометного водоизмерительного таланта.
Я бы и сам, как слепой котёнок, тыкался и дальше мордой в официальную версию, но, к счастью, мне на эту историю открыл глаза мой большой ум. Так что древние тоже не только сами врали, но и других нещадно обличали. В общем, обман на обмане едет и обманом погоняет.
А вот мне кот подсказывает, что есть ещё такие писатели, которые пишут так называемую фантастику. Писатель берёт и принародно объявляет себя фантастом, чем как бы всех его окружающих предупреждает: «Всё в моих книгах — откровенное и наглое враньё!» — и ничего — читают за милую душу. И верят. Зато вот если выйти в любое время на улицу и обратиться к прохожим с таким, например, правдивым заявлением: «Я родился двадцать четвертого июля 1957 года!» — наверняка кто-нибудь найдётся и скажет: «Не звизди!»
Малый Декамерон (из романа «Будни волшебника»)
Первое, что я увидел, открыв дверь в кухню, был не очень чистый указательный палец, упёртый мне в самую переносицу. Палец принадлежал пухлой руке, высовывающейся из необъятных размеров недетской распашонки бывшего белого цвета. Внутри распашонки с трудом размещался человек-гора. Оставалось только гадать, как парень таких; габаритов вообще мог пролезть в дверь современной московской кухни. Скорее всего он родился непосредственно в этой кухне и потом вырос, что было, конечно, фантастическим предположением, потому что парню на вид было лет двадцать девять с половиной, а самому дому — не более пяти. Значит, умелые строители виртуозно построили кухню и весь дом прямо вокруг паренька. Он сделал едва уловимое движение, втянул живот, что ли, его палец переместился в направлении стола, и оказалось, что я тоже могу войти. Похоже было, приглашают.
