Осторожный и мнительный Александр, явно опасаясь, чтобы никто не попытался ускорить «естественный ход событий», утаил завещание не только от русского народа, но и от своего ближайшего окружения и даже от самого наследника. И всё сложилось наихудшим образом: внезапная кончина царя смутила Россию. Сокрытие завещания вызвало сомнения в его подлинности, в отречение цесаревича не верили. В придворных кругах сложилась серьёзная оппозиция происходившему, что привело к междуцарствию: одного брата от трона не отпускали, другого — не пускали на трон. Ситуацией решили воспользоваться руководители Северного общества.
Вечером 12 декабря в доме Российско-Американской компании на Фонтанке, в квартире отставного поручика Рылеева, собралось большое общество — в основном офицеры гвардейских полков; ещё среди них были отставной гвардии поручик Иван Пущин, егерский полковник Булатов и кавказский герой драгунский капитан Якубович. Обсуждался план выступления…
«Постановлено было в день, назначенный для новой присяги, собраться на Сенатской площади, вести туда сколько возможно будет войска под предлогом поддержания прав Константина, вверить начальство над войском князю Трубецкому, если к тому времени не прибудет из Москвы М.Ф. Орлов. Если главная сила будет на нашей стороне, то объявить престол упразднённым»{364}, — вспоминал поручик лейб-гвардии Финляндского полка Андрей Розен.
Когда почти все разошлись, Кондратий Рылеев, руководитель Северного общества и известный поэт, пригласил нескольких человек — в их числе были штабс-капитан гвардейского Драгунского полка Александр Бестужев, поручик Финляндского полка Оболенский, отставной артиллерист Пущин — пройти в свой кабинет. О чём они там говорили, осталось неизвестным, но в конце совещания полковник Преображенского полка князь Трубецкой передал кавалергардскому корнету Петру Свистунову два конверта, запечатанных сургучными печатями:
— Отвезёте это в Москву, генералу Орлову, — он протянул один конверт. — Мы приглашаем его в Петербург, принять начальствование над войсками. А это, — князь подал второй конверт, — в гражданскую канцелярию московского военного генерал-губернатора, титулярному советнику Семёнову.
— Но как же так, господа? — удивился корнет. — Сейчас, в канун выступления, — и уезжать?
Трубецкой обнял молодого офицера за плечи:
— Поверьте, поездкой этой вы принесёте куда больше пользы, нежели могли бы принести, оставаясь здесь. Слово чести! Берегите эти бумаги — в них судьбы общества и будущее России!
Впрочем, Трубецкой на допросе рассказывал всё совершенно по-иному:
«…Я к г. Орлову писать не решался до 13-го числа, когда, увидев, в каком я нахожусь в положении перед обществом, я в нём видел спасение и решился написать известное письмо от 13-го числа поутру, когда я не предвидел ещё, что бедствие последует так скоро… Притом я полагал, что если б переворот и исполнился во всём так, как я предполагал, то лицо г.-м. Орлова вселило бы более доверенности»{365}.
Князь совсем не был так прост или даже труслив, как принято считать. Да, он не вышел к восставшим полкам, но во всё время возмущения не уходил от Сенатской и Дворцовой площадей, ожидая той решительной минуты, когда ему, совершенно незнакомому для мятежных солдат полковнику, следует подойти к каре, властно и уверенно подать команду «Вперёд!», которую они должны выполнить. Если бы он несколько часов кряду, пока собирались возмутившиеся части, стоял на площади вместе со всеми, то у нижних чинов невольно бы возник вопрос: мол, чего это он тут вдруг начал командовать? — и общего внезапного порыва не получилось бы. Вот только заветный час так и не наступил…
Итак, утром 13-го, задолго до того, как занялся поздний зимний рассвет, тройка покатила по Московскому тракту поставленный на полозья свистуновский возок. Нашёлся у Петра и попутчик — прапорщик квартирмейстерской части Ипполит Муравьёв-Апостол[224], получивший назначение в штаб 2-й армии.
Ехали без ночлега и отдыха, торопили смотрителей и щедро рассыпали серебро на станциях, чтоб быстрее получить лошадей… Тем временем в Петербурге выходили на Сенатскую площадь гвардейские полки — восставшие и верные новому императору. Мятежниками были герои Бородина московцы, отличившиеся при Валутиной горе лейб-гренадеры, матросы Гвардейского экипажа, наводившие переправы через Москву-реку и через Сену. Генерал-майор Алексей Орлов несколько раз атаковал их каре во главе своего лейб-гвардии Конного полка, отличившегося при Фер-Шампенуазе… Гремели ружейные и пистолетные выстрелы… В казармах Конной гвардии умирал раненный пулей и штыком генерал-губернатор Петербурга прославленный военачальник граф Милорадович. Он сделал всё возможное, чтобы престол был передан в соответствии с законом, а в день восстания пытался предотвратить кровопролитие, но стал первой жертвой… Наконец по восставшим ударили картечью орудия гвардейской артиллерии — возможно, те самые, что вели огонь с Шомонских высот по Парижу…
…Быстро летел по столбовой Московской дороге возок, везущий двух юных офицеров, а всё же на подъезде к древней столице его обогнали открытые санки, в них, кутаясь в медвежью полость, сидел генерал. Свистунов узнал графа Комаровского, командира Отдельного корпуса внутренней стражи.
Подъехав к станции, офицеры увидели, что ямщики уже заканчивают перепрягать лошадей, а генерал прохаживается у саней. Свистунов подошёл ближе. Признав в нём гвардейца, граф в двух словах рассказал, что в Петербурге был бунт, но мятежников разогнали, главари возмущения арестованы.
— Простите, спешу! — Комаровский уже садился в сани. — Надо приводить к присяге Москву!
Новость оглушила корнета. Свистунов вернулся к своему возку, сказал:
— Всё кончено!
Ни на кого не обращая внимания, он зашёл в помещение станции, достал из-за обшлага мундира конверты и бросил в ярко пылавший огонь. Бумага почернела и вспыхнула, расплавленный сургуч потёк кровавыми струйками…
Вскоре подали лошадей. Офицеры молча уселись бок о бок. Один был мыслями в Петербурге, другой — на юге. Ипполиту Муравьёву-Апостолу оставалось жизни две с половиной недели — он застрелится после поражения восстания Черниговского пехотного полка. Пётр Свистунов умрёт в Москве, после возвращения из сибирской ссылки — в 1889 году.
* * *
Тем временем ещё ничего не знающие московские «декабристы» (они не знали и того, что очень скоро их назовут именно так) пытались понять, что им делать. Было известно, что Северное общество в Петербурге, как и Южное в Тульчине, готово к выступлению и что лучшим для этого времени является междуцарствие — а значит, возмущение следует ждать именно сейчас.
