Не всех мы смогли спасти. По американским каналам связи адвокат Фогель предложил нам обменять Луиса Корвалана, которого пиночетовский режим держал под арестом на одном острове, на советского диссидента Владимира Буковского, находившегося в заключении в Советском Союзе. Я вступил в переговоры об этом обмене с моими коллегами из КГБ, и кубинцы меня поддержали.
Рауль Кастро обрисовал мне также практические последствия уроков, извлеченных Кубой из фиаско в Чили. Все гражданские структуры были после этого привлечены к защите страны. Когда стали громко раздаваться новые угрозы убийства, братья Кастро перестали ездить вместе и вместе выступать на общественных мероприятиях.
На протяжении всей моей поездки в Латинскую Америку в 1985 году меня не покидали мрачные мысли. Наша общественная система представлялась мне потрясенной в самих основах. Практика все более и более отдалялась от тех принципов, за которые мы выступали после 1945 года. Пропасть между пожеланиями политиков и реальностью заметно расширилась, но с новым секретарем ЦК КПСС, который пришел на смену целой череде старых и больных людей, на горизонте забрезжила надежда. Я надеялся, что это новое начало поддержит и Кубу, и Никарагуа. Тогда я и не предполагал, что как раз благодаря Горбачеву, благодаря перестройке и “новому мышлению” во внешней политике проблема Кубы неизмеримо обострится.
Теперь я могу думать о Кубе только с тяжелым сердцем. Когда я был здесь в последний раз в 1989 году, все отступало на второй план по сравнению с проблемами ГДР, но трудности Кубы нельзя было не видеть. Социализм не дал того, что было обещано народу. При поверхностном взгляде на обе эти страны есть сходство в том, что они оказались в одной ловушке — обе отвергли курс Горбачева. Такую позицию Хонеккера я считал роковой, но позиция Кастро была для меня понятнее, так как в Латинской Америке любое послабление в противоборстве с США означает опасность снова попасть в зависимость от них. ГДР перестала существовать через несколько месяцев, а Эрих Хонеккер, который некогда принимал чилийских изгнанников, сам умер в Чили после того, как Советский Союз отказал ему в постоянном убежище.
Почему Кастро и его окружение так вплотную приблизились к советской модели? Поначалу казалось, что они избрали свой собственный путь, как позднее Никарагуа. Но США не оставили им никакого шанса на осуществление собственных идеалов и практически вынудили примкнуть к Советскому Союзу. У кого же другого мог искать Кастро помощи против сверхмощного бойкота и постоянных угроз?
Часто мои собеседники на Западе, хорошо подкованные политически, в том числе коллега из Моссада, говорили мне, что США в отношении с Кубой допустили одну из грубейших своих ошибок. Если бы Вашингтон не проводил экономической блокады, а, напротив, интенсивно устанавливал связи с Кубой, то она, возможно, пошла бы по пути социальных реформ и отнюдь не стала бы насквозь коммунистической. Поначалу Кастро был существенно ближе к мышлению Хосе Марти, чем Ленина. Но для “ястребов” в Вашингтоне любая форма социализма, даже социал-демократия, была ужасом, они не могли этого терпеть на “заднем дворе” своей богоспасаемой страны — только вырвать с корнями.
Что будет с Кубой? Какие шансы вообще имеет сегодня освободительное движение в Латинской Америке? Если Куба не найдет пути к жизненно необходимому внутреннему обновлению, тогда у Латинской Америки скоро станет еще одной надеждой меньше. У Гюнтера Грасса есть высказывание, к которому я полностью присоединяюсь: “Я всегда был противником доктринерской системы на Кубе. Но если сегодня я увижу, что там дело идет к концу и не будет никакой альтернативы, во всяком случае ничего, кроме Батисты, тогда я за Кубу”.
Если США были для моих друзей на Кубе и в Никарагуа несомненно угрозой номер один, то мое представление об этой стране было отнюдь не однозначным. Уже само мое интернационалистское воспитание в семье и в коминтерновской школе уберегло меня от тупого антиамериканизма. Здесь еще следует сказать и о друзьях, которые жили в США, и не в последнюю очередь о тех американцах, которые одно время работали на мою службу. Тоща эта страна, казалось, была для нас в недостижимой дали, и мы, занимаясь американскими объектами в Федеративной республике, могли иметь только весьма скромные результаты.
Мои собственные познания о Соединенных Штатах ограничивались лишь тем, что я читал в книгах, в частности у Хемингуэя, Драйзера, Стейнбека, и некоторыми личными контактами с американцами во время работы на радио и на Нюрнбергском процессе. Как международный комментатор я регулярно читал “Нью-Йорк тайме”, “Нью-Йорк геральд трибюн”, “Тайм” и “Ньюсуик”. При моих малых контактах с американским “человеком с улицы” я сталкивался с образом мыслей, скорее чуждым для меня. Несложный и наивный внутренний мир американских солдат напоминал мне русских солдат, но с последними меня связывали язык и образ мышления. Все, что я узнавал о Соединенных Штатах, проходило в моей голове через идеологический защитный фильтр, так что я почти рефлекторно занимал в душе противоположную позицию. Это повлияло также и на мою дружбу с Джорджем Фишером, который в Москве учился со мной в одной школе и в звании капитана в штабе Эйзенхауэра в 1945 году часто приезжал в Берлин. Идеологический барьер, который я воздвиг между нами, омрачал радость свидания и сковывал нас обоих.
Работа во главе службы разведки хотя и не изменила моей идеологической позиции, однако усилила интерес и открытость ко всем аспектам жизни “другой стороны”. Западная Германия лежала передо мной как открытая книга. Напротив, книга американская оставалась для меня за семью печатями.
Многому из моих познаний о США, о политическом мышлении, о надеждах и страхах там я обязан двум людям, с которыми через общие интересы в области разведки меня связывали политические убеждения и симпатии. Они были моими первыми агентами в Америке и никогда не были раскрыты. Оба родились в Германии, оба евреи, близко стояли к коммунистическому движению и вынуждены были бежать от нацистского террора. Оба нашли пристанище в США, где закончили учебу: один стал экономистом, другой — юристом, и оба были завербованы Управлением стратегических служб, предшественником ЦРУ. Во время маккартистской “охоты за ведьмами” это ведомство было обвинено как сборище леваков-интеллектуалов. Парадоксом было то, что в это же время Сталин и Берия использовали связь Ноэля Филдса с УСС как предлог для начала оргии кровавых преследований против коммунистов, “отклоняющихся от линии партии”.
