Мне отвели небольшой домик, в котором мы с Ритой разместились. Невдалеке устроились и Афонин, и Кузнецов, да и все остальные офицеры. Был конец марта, солнце пригревало так, что мы днем уже ходили без шинелей и без своих овчинных жилетов. Только «кубанки» да шапки еще не сменили на пилотки или фуражки. Рита будто возмужала, лицо ее, всегда бледноватое, обветрилось, вроде бы даже загорело.
Казалось, она даже немножко пополнела. Это потом мы догадались, что она беременна. А когда я спросил ее, не страшно ли было на передовой, она ответила: «Страшновато, но тогда я об этом не думала». – «А могла бы ты убить немца, живого человека, вот там, на поле боя?» – «Наверное, могла бы, не знаю…»
Вскоре были подведены итоги действий роты в Висло-Одерской операции. Капитан Иван Иванович Бельдюгов получил высший по тому времени боевой орден Красного Знамени и был представлен к званию «майор». Афонин и Кузнецов получили ордена Александра Невского, а штрафник Ястребков (Ястребов?) – орден Славы III степени. Жалел он, правда, что не медаль «За отвагу». Бельдюгов и представлял штрафника к ней, но Батурин или по «доброте», или с умыслом сделал представление уже без пяти минут восстановленного во всех правах офицера к солдатскому ордену Славы. О том, как и почему реагировали на это награждение офицеры-штрафники, я уже объяснял читателям ранее.
Было награждено еще несколько человек, ну а я, числившийся в составе боевого подразделения только дублером, естественно, не был награжден. Зато Риту, по настоянию нашего врача Степана Петровича, представили к награде медалью «За боевые заслуги». Радовались мы этому, конечно…
Еще через несколько дней стало известно, что полоса 1-го Белорусского фронта в ожидании решающего наступления на Берлин значительно сужается, и мы должны будем передислоцироваться значительно южнее.
Я занимался формированием роты и подготовкой ее к передислокации вдалеке от расположения штаба, когда до нас дошел слух, что к штабу батальона неожиданно подъехал командующий 2-м Белорусским фронтом маршал К.К. Рокоссовский. За ним уже утвердилась репутация маршала, который часто бывает непосредственно в войсках. Вот и здесь он вроде бы приехал на тот участок, который отходил от 1-го Белорусского к нему, да еще досужие фантазеры предполагали, что он просто знал, что здесь расположена та самая «банда Рокоссовского» (как окрестили нас немцы), и решил ее навестить. По крайней мере, так многим хотелось думать.
Но опять, как тогда, под Жлобином, казалось, мне не повезло. Я не успел понять ситуации и подойти, чтобы увидеть прославленного полководца, но, как выяснилось тут же, приехал всего-навсего какой-то генерал, ростом и внешним видом вроде бы похожий на маршала. Поэтому и прошла по «солдатскому телеграфу» такая дезинформация. Ну а что там происходило, мне уже было неинтересно, дела были поважнее.
Вскоре стало известно, что моей роте предстоит участвовать в форсировании Одера на одном из участков, севернее уже захваченного войсками 1-го Белорусского фронта Кюстринского плацдарма.
Вот туда, на юг, нас всех срочно и перебросили.
Ну а как шла подготовка к тому, что потом назвали Берлинской операцией, как прошло само форсирование Одера и что за всем этим последовало, я расскажу в следующей главе.
Впереди Одер и Берлин. С кем идем в «последний, решительный бой». «Старик» Путря, анекдотист Редкий. Форсирование Одера. Бой на плацдарме. Немецким «панцер-фаустом» по немецким танкам. Гибель бывшего летчика Смешного. Снова ранение
Сосредоточились мы после долгого и утомительного марша, километрах в шести от Одера, в аккуратной немецкой деревеньке, в основном застроенной каменными двухэтажными зданиями. Жителей в ней не осталось, успели все удрать за Одер, хотя разрушений в деревне не было видно. Побросали немцы все: и мебель, и застеленные перинами кровати (пышные перины – обязательный атрибут любого жилого немецкого дома), и разнообразную кухонную утварь.
Разместились, в общем, уютно. В одном доме (комнаты 3–4) поместились все офицеры роты. Одну из комнат на втором этаже заняли мы с Ритой, другие – мои взводные офицеры, старшина и ротный писарь.
Хозяйственники рядом с нашим домом быстро организовали офицерскую «столовую» по-батурински. К нам постоянно стали доноситься густые кухонные запахи, к которым Рита относилась весьма разборчиво. У нас уже не было сомнений, что все идет своим чередом. Состояние ее стало настолько общеизвестно, что в «столовой» ребята часто откладывали часть своих порций селедки для нее. Знали, что ее «тянет» на солененькое, на остренькое.
Наш батальонный доктор Степан Бузун зашел однажды к нам и напрямик заявил, что в связи с беременностью Риты он категорически исключает ее работу на передовой, и она впредь будет по мере сил своих только помогать ему в батальонном медпункте, и что это его решение он согласовал с комбатом.
Когда мы освоились в этой деревне, определились, где штаб, где жилье комбата, то заметили, что в его доме мелькает женщина. Это была довольно полная, небольшого роста, дебелая женщина с несколько припухлым, но не лишенным приятных черт лицом. Подумалось, не пригрел ли он чудом оставшуюся немку? Но оказалось, что это была жена Батурина. Не какая-нибудь «временная», а самая настоящая, законная, довоенная супруга. Как удалось комбату ее «вытребовать» из России, не знаю, но она не была ни солдаткой, ни тем более офицером.
Мы, офицеры, знали, что у многих командиров высокого ранга жены, не будучи военными, делили фронтовой быт и фронтовые опасности со своими мужьями. Уже потом, после войны, я узнал, что и жена генерала Горбатова была с мужем. Ну а условия, в которых находился наш комбат, когда батальон воевал только поротно и ему, комбату, нужно было фактически только заниматься подготовкой рот и передачей их воюющим войскам, тоже позволяли держать при себе свою половину. Да и мне стало как-то комфортнее: теперь уже не только мы с Ритой были предметом разговоров некоторых офицеров. Да и Батурин к нам стал относиться несколько мягче.
Между тем формирование и подготовка роты шли своим чередом. Мы все понимали, что форсирование последнего водного рубежа, прикрывающего гитлеровцам их столицу Берлин, да еще такого крупного, как Одер (а другой задачи мы не предполагали и были правы), станет «последним и решительным боем». Ведь едва ли после выполнения этой задачи нам достанет еще сил с боями дойти до Берлина. И может быть, потому я подробнее остановлюсь на характеристиках людей, с которыми мне предстояло идти в этот последний, для многих, наверное, смертельный бой.
