Возразить герцогу Бенвенуто не мог, а со старостами Постройки можно было говорить начистоту. Он тут же начал их отговаривать от создания барельефа для хора, потому что на него пойдет слишком много бронзы, и все не впрок, и что лучше для собора, если бы он, Бенвенуто, сделал средние двери, которые по красоте не будут уступать дверям Баптистерия, исполненным блистательным Гиберти. Более того, он соглашался написать в договоре, что если он не сделает бронзовые двери лучше, чем те, которые украшают Баптистерий, то он ничего не хочет за труды, «но если я их выполню сообразно своему обещанию, то я согласен, чтобы их оценили, а потом пусть дадут мне на тысячу скудо меньше того, во что людьми искусства они будут оценены». Горько это читать, прямо скажем.
Старостам очень понравилось предложение Бенвенуто, и они направились с этим к герцогу, уверенные, что получат положительный ответ. Не получили. Герцог сказал, что Бенвенуто всегда желает поступать наперекор его желанию. Ему заказаны барельефы к хорам, вот пусть он и делает. Бенвенуто добился аудиенции, герцог позволил ему высказаться.
Бенвенуто употребил все свое красноречие и уговорил-таки Козимо, что ранее заказанных барельефов хорошо бы сделать к этим хорам две кафедры, которые будут «две великие работы и будут славой его высокой светлости». Он обещал украсить эти кафедры «многими историями барельефом». Герцог поручил ему сделать модели для будущих кафедр.
Бенвенуто потратил на модели много сил и времени. Он сделал их несколько. Одна кафедра было восьмигранная, ей он уделил наибольшее внимание, и рисунок в ней был красивее прочих. Кроме того, эта кафедра больше соответствовала требованиям, которые к ней применялись. Трудность состояла в том, что он никак не мог попасть к герцогу на прием. Бенвенуто терпеливо ходил во дворец, и все никак. Наконец ему разрешили оставить там свои модели для просмотра.
Из всех сделанных моделей его светлость выбрал, с точки зрения Бенвенуто, самую некрасивую. Герцог вел себя милостиво, Бенвенуто удалось высказаться в защиту искусства, но сколько ни уговаривал он, сколько ни «метал бисер», Козимо остановился на квадратной кафедре. Но все разговоры были пустыми, кафедра так и не была построена, а барельефы для хора, сделанного Бандинелли, висели на Бенвенуто пять лет. Он их так и не сделал. На жизнь приходилось зарабатывать ювелирными работами.
И еще он писал. Два трактата были сочинены в эти годы — «Трактат о золотых дел мастерстве» и «Трактат о скульптуре». Как всегда, Бенвенуто отдался этой работе со всей страстью. В кватроченто и чинквеченто все писали трактаты — на любую тему. Леонардо, например, писал «Трактат о свете и тени», «Трактат о глазе», «Трактат о полете птиц» — всего не перечислишь. Трактаты Бенвенуто были сугубо профессиональными — рекомендации по ювелирному делу и по искусству ваяния. В них он уделил внимание и собственной особе, не без этого, но, помимо чисто технических уроков и рекомендаций, там много рассуждений по поводу искусства вообще.
Бенвенуто поет гимн скульптуре, пытаясь от своего имени разрешить давний спор — что выше, живопись или ваяние? Естественно, он отдает пальму первенства последнему. Спору этому была уже сотня лет. «В пластическом искусстве самое главное — уметь изобразить нагого мужчину и нагую женщину», — пишет Бенвенуто.
А как ее изучишь — анатомию человека — без вскрытия трупов. Это было необходимо не только медицине, но и художникам. В Средневековье за подобное действо можно было угодить на костер. Вскрывать трупы позволил указ короля Сицилии, а по совместительству императора Священной Римской империи Фридриха II в первой половине XIII века. Уже тогда интерес к Античности и к строению человеческого тела был очень велик. Лекции по анатомии впервые в Европе стали читать в Болонском университете в 1316 году.
А эпоху Ренессанса любили и умели поговорить. В искусстве главными спорщиками были Леонардо и Микеланджело. Мнению титанов вторили ученики и почитатели. Леонардо безоговорочно отдает пальму первенства живописи. «Глаз, — пишет он, — есть окно человеческого тела, через которое человек глядит на свой путь и наслаждается красотой мира… Он есть глава астрономии, он создает космографию, он руководит всеми человеческими искусствами и направляет их. Он направляет человека в различные страны света. Он царит над математикой и дает материал для самых достоверных наук… Он породил архитектуру и перспективу, он же создал божественную живопись».
Поэзия, по Леонардо, — искусство слепых. «Дай мне вещь, — говорит он, — которую я мог бы видеть, не только слышать». Такое же у него отношение и к музыке. «Музыку нельзя назвать иначе как сестрой живописи, ибо она предмет слуха, второго чувства после зрения… Музыка, в отличие от живописи, умирает сразу после своего возникновения». Леонардо можно понять. При дворе Лоренцо Великолепного в чести было слово, герцог и сам был поэтом, некоторые считали его гениальным, живописи уделяли куда меньше внимания. Божественный Боттичелли был общим кумиром, но даже ему, не говоря о Гирландайо, приходилось искать работу на стороне. А Леонардо ценили в основном как музыканта (неожиданная параллель с Бенвенуто). Не желая услаждать двор игрой на арфе, Леонардо уехал в Милан на службу к врагу Флоренции Лодовико Моро.
К ваянию Леонардо относится с уважением, но считает это искусство значительно ниже живописи, потому что в скульптуре нет полутонов, там нет тайны. Работа трудная, с эстетической точки зрения некрасивая, ваятель вечно мокрый от пота и еще припорошен мраморной пылью — со стороны он похож на мельника. Микеланджело вообще не считал себя живописцем, он относился к этому, можно сказать, с высокомерием, как к чему-то для себя чужеродному. Все его надежды и помыслы были связаны именно со скульптурой. Если бы не настойчивость и щедрость папы Юлия И, не было бы росписи Сикстинской капеллы. Между соперниками была разница в двадцать три года, понятно, что Микеланджело казался Леонардо мальчишкой, вздорным и заносчивым. Микеланджело действительно никогда не упускал случая подковырнуть старого мастера. Понятно, что в этом споре Бенвенуто был целиком на стороне своего учителя.
А. К. Дживелегов о Бенвенуто: «Ему улыбнулась слава как скульптору. Естественно, что это свое искусство он считал самым значительным и самым универсальным. Сколько копий переломал он, чтобы доказать преимущество скульптуры перед живописью! Когда Бенедетто Варки обратился к Микеланджело и другим художникам, в том числе и к Бенвенуто, с просьбой ответить на вопрос, какое из двух искусств благороднее, он яростно доказывал всюду преимущество скульптуры. Вот несколько характерных выдержек из письма к Варки: «Скульптура — мать всех искусств, в которых приходится иметь дело с рисунком. Хорошему, хорошей школы скульптору очень легко сделаться… лучшим живописцем, чем незнакомому основательно со скульптурой. Живопись не что иное, как отражение в ручье дерева, человека или еще чего-нибудь.
