Я сел за руль «ягуара» и выехал на шоссе. За мной катил грузовик с гвардейцами.
У особняка, где жила Исабель, солдаты по моему распоряжению загребли и побросали в кузов трех роджерсовых шпиков, которые также были увезены на гауптвахту. Я отпер дверь дома и знакомым путем прошел в спальню девушки мимо шарахнувшейся в темноту экономки. Исабель, одетая, посапывала, свернувшись калачиком в кресле. Рядом, на полу, стояла небольшая дорожная сумка. Отключив технику подслушивания, я разрешил себе несколько секунд полюбоваться спящей, затем наклонился и легонько потрепал ее за мочку уха. Исабель мгновенно очнулась от сна, села, зевнула и спросила безмятежно:
— Что, пора уходить, Арнольдо?
— Да, девочка, это самый подходящий момент для того, чтобы унести ноги. Ты готова?
— Конечно. Старуха видела вас?
— Видела. Но вряд ли ей удастся дозвониться сейчас до Роджерса. Пойдем!
Мы отъехали километра полтора от ее дома, и я затормозил у телефонной будки. Набрав номер Йоахима Шнайдера, сказал в трубку:
— Алло! Судно зафрахтовано и уходит на рассвете. Пожелай мне попутного ветра, дружище!
Это означало, что я провалился, перешел на нелегальное положение и намерен в ближайшее время покинуть Аурику. Ему же, Шнайдеру, ничего не угрожает, и он может оставаться в Ла Паломе.
— Вы ошиблись номером, — ответили мне. — Набирайте цифры повнимательнее.
Мой сигнал был принят. Я устроился поудобнее за рулем и, прежде чем повернуть ключ зажигания, предупредил свою спутницу:
— Ну, теперь держись, Исабель! Езда будет быстрая!
«Ягуар» взревел и рванулся в ночь.
Девушка сидела возле меня тихо, притаившись, как мышка. Я почти не ощущал ее присутствия. Только когда мы вырвались на Панамериканскую магистраль и стрелка спидометра доползла до отметки «160», она подала голос:
— Вам понравился мой перевод?
— Как я мог судить о его качестве, не зная испанского языка?
— Вы меня не поняли. Я так боялась за вас! Говорила медленно, чуть ли не по слогам, чтобы дать вам возможность обдумать каждое слово.
— Ах, вот оно! Ты молодчина, Исабель! Спасибо тебе.
У монастыря Святой Магдалены я загнал машину в придорожный кустарник и погасил фары.
— Все! Сейчас мы с тобой простимся. Послушай меня внимательно, Исабель, и постарайся запомнить то, что я скажу. Задавай вопросы, если чего-нибудь не поймешь. Потом спрашивать будет не у кого… Ты проживешь в монастыре несколько месяцев. Пока они не устанут искать тебя. И пока не придет твоя сменщица. Возможно, она будет одета монашкой. Эта женщина передаст тебе привет от сеньора Арнольдо и предъявит пароль. Нет ли у тебя какой-нибудь вещицы, которую ты ни с чем другим не спутаешь?
Девушка сняла с шеи распятие и протянула его мне.
— Вот. Это все, что осталось у меня от матери.
Я заколебался.
— Дай лучше брошь или перстень.
— Нет. Монахине крест больше под стать. А вас он убережет от бед в пути.
— Хорошо. Когда придет та женщина, ты поднимешься с ней на колокольню и объяснишь, что там и как.
— Он по-прежнему будет сигналить?
— В ближайшие месяцы не будет… Ты выедешь из Аурики под видом монашки. Пусть аббатиса оформит необходимые документы на чужое имя. В этом пакете деньги. Если ты не транжира, их хватит надолго. Брось пакет в сумку… Теперь пойдем. Я провожу тебя.
Мы остановились в сотне метров от монастырских ворот. Помолчали.
— Какая чудесная ночь! — сказал я. — В такие ночи всегда вспоминается молодость.
— Полковник Арнольдо, мы никогда больше не увидимся? — спросила она.
— Боюсь, что никогда.
— В таком случае вы должны узнать, что я…
— Не надо ничего говорить, Исабель. Мне давно все известно… Это у тебя пройдет. К счастью и к сожалению, это у всех проходит.
— Значит, правду рассказывали о вашей жестокости?
— Может быть. Но у меня есть смягчающее обстоятельство: я умею быть жестоким и по отношению к самому себе. Вот что, Исабель: та девчонка из «Памплоны» исчезла. Вместо нее на земле живет другая девушка. Это ты. Береги свою красоту и не позволяй мерзавцам пятнать ее. Красота — дар божий. Как талант. Один сумасшедший русский гений утверждал, что красота спасет мир. Считай, что твоя красота национальное и общечеловеческое достояние. Знаешь, мне кажется, ты должна пойти по стопам матери. Впрочем, это уже не моего ума дело.
Я слегка коснулся ладонью ее волос и подумал о том, что они, наверное, пахнут солнцем и весенними цветами.
— Прощай, Исабель. Прощай и будь счастлива. Благодарю тебя за все. Прощай.
Главная моя задача, когда я уходил от нее, заключалась в том, чтобы не остановиться и не оглянуться, ибо стоило мне только замедлить шаг, она бросилась бы за мной, а это было бы совсем ни к чему.
Слева выплыла из темноты и снова уплыла в нее черная громада Монканы. До границы оставалось немного. Через каких-нибудь двадцать-двадцать пять минут я должен был оказаться в относительной безопасности.
Вообще-то ауриканскую границу следовало считать чисто географическим понятием. Практически эту воображаемую извилистую линию можно было беспрепятственно пересекать почти где угодно. Лишь в аэропорту Ла Паломы, а также на приграничных станциях железной дороги да на Панамериканской магистрали осуществлялись паспортный и таможенный контроль.
Когда до полосатого шлагбаума, обозначавшего конец ауриканской территории, оставалось километров пять, я свернул вправо на узкую дорогу, которая, нырнув в джунгли, сразу же исчезала в них, как в туннеле. Дорога забирала в сторону границы. Это устраивало, и я медленно поехал по ней, то и дело притормаживая перед колдобинами и кочками. Наконец остановился у ветхого мостика, переброшенного через неширокую гнилую речку. Тут, по моему разумению, и был самый край Аурики. Мне оставалось закопать или утопить свой пышный мундир, переодеться в штатский костюм, который я еще накануне положил в багажник «ягуара» вместе с предметами первой необходимости, деньгами и панамским паспортом — подарком Рудольфа Буххольца-старшего — и перейти на другой берег речки. Фуражку, бутафорскую саблю и всамделишный пистолет я бросил на заднее сиденье машины перед тем, как отправиться на пресс-конференцию. Однако прежде чем принять новое обличье, мне надо было немного прийти в себя, отдохнуть и кое-что обдумать. Я сел на ствол дерева, догнивавшего у воды, и попытался расслабиться. Меня тревожила судьба «Фанатика». Несомненно, контрразведка возьмет его в активную разработку как моего бывшего приятеля. С объекта не выгонят: Рудольф начинен секретами. Очевидно, подвергнут проверке на детекторе лжи. Выдержит ли? Немногие выдерживают. Только не признаваться ни в чем! Ведь улик никаких! Отведут от секретных работ? Куда? На «Дабл ю-эйч» все секрет. Лишь бы не убили. Вся надежда на то, что американцы убеждены в невозможности утечки информации с объекта. «Фанатика» надо немедленно законсервировать. Прекратить с ним связь на полгода или даже на год. Выждать, пока пыль уляжется. Парень он толковый, да и подготовлен неплохо. Должен сдюжить. Герхард Крашке? С этим ничего страшного не произойдет. Его никто никогда не принимал всерьез. Вышвырнут из армии и забудут. А он столько наворовал на своем складе, что до конца дней хватит. Вот Обезьяньему Заду не сдобровать. Ведь это он устроил меня в президентскую гвардию. Может и в Монкану загреметь. И поделом ему, старому фашисту!
