Кассу стоял у истоков движения Сопротивления. Он входил в знаменитый кружок при парижском Музее человека, где и зародилась идея движения и его название: Resistence. Самоотверженность наших соотечественников Бориса Вильде и Анатолия Левицкого, стоившая им обоим жизни, дала Ж. Кассу возможность покинуть Париж, где его деятельность была слишком хорошо известна правительству Виши.
В еще не опомнившейся от пожара рейхстага Европе Ж. Кассу уже в 1934 году создал и возглавил первое антифашистское объединение писателей Франции, а в 1936 году вместе с А. Мальро отправился в Испанию приветствовать народный фронт. Вплоть до падения Барселоны он боролся пером и словом за республиканскую Испанию, «брошенную на произвол судьбы западными демократиями». Испания, окрестности Бильбао — место его рождения, земля его матери. И это один из поводов сердечной, прошедшей через всю жизнь дружбы с Пикассо. Другим поводом была та роль, которую Кассу довелось сыграть в становлении искусства XX века.
Из письма Кассу в Москву: «Я всю мою жизнь боролся мыслью и делом, теоретически и на практике за искренность выражения и ее постоянную связь с человеческим достоинством. Страстный интерес, как в моих трудах по критике и эстетике, так и мое участие в интернациональной художественной жизни, и в частности в создании и в управлении Национальным музеем современного искусства, целиком согласуется с ориентацией, которой я следую во всех других областях. В конце XIX и в начале XX века свобода и нововведения в художественном творчестве казались буржуазии чем-то опасным и скандальным. Надо было бороться, чтобы заставить принять Мане, Сезанна, импрессионизм и все последующие революции, и Пикассо, и Матисса, и Леже. Ваша страна, которая для нас так дорога, сыграла большую роль в этих этапах большой цивилизации».
Его любимый образ — Дон Кихот, и это Жану Кассу принадлежит лучший, по общему признанию специалистов, перевод Сервантеса на французский язык. Черный Жан — псевдоним Ж. Кассу времен Сопротивления — был такой многогранной личностью, что авторы энциклопедических статей затруднялись, как его представлять: искусствоведом, критиком, писателем? Его романы «Massacres de Paris» (1935), посвященный Парижской коммуне и генералу Ярославу Домбровскому, и «Легион» (1939), рисующий страшный образ надвигающегося фашизма, вошли в золотой фонд французской литературы. В те же 1930-е годы литературная Европа живо откликнулась на его оригинальный труд о Льве Толстом, «Победу Пикассо», в 1950-х — на «Краткие мемуары» и «Рембрандта». Он считал себя не искусствоведом, а критиком искусства, которое представлялось ему не эстетической категорией, но морально-нравственным потенциалом человечества, заслуживающим самого пристального внимания и самой бережной заботы.
«Мы — люди Запада и Парижа знаем, сколько уже получили в прошлом от русской живописи, от больших русских художников, которые представляли у нас русский гений и которые оказали на нас столь живое влияние. Мы от всего сердца надеемся, что эта огромная способность жизнетворчества, которую заключает в себе потенциально русская живопись, будет приносить все новые и новые доказательства своей энергии…»
«…Сейчас каникулы. Меня нет в Париже, но курьер доставит мне тотчас же каждую весточку, присланную на улицу Лемуана. Я достаточно устал и раздражен государством, которое способно сводить на нет усилия целой жизни в отношении развития культуры. Человек моих лет не может смотреть равнодушно на тот балаган, на который разменивается подлинное золото человеческой активности в искусстве. И это тем большая сатисфакция для меня, тем более овеянная чувствами самой искренней симпатии, — Ваши чувства, преодолевшие такое немыслимое расстояние и препятствия, чувства настоящего зодчего современного искусства. Новые дороги, которые Вы прокладываете, никогда не давались легко, поэтому я всей душой с Вашим сердцем и Вашим талантом. Ваш Жан Кассу».
NB
Е. И. Чазов:
«Косыгин, увлекавшийся академической греблей, отправился (1 августа 1976 года) на байдарке-одиночке. Как известно, ноги гребца в байдарке находятся в специальных креплениях, и это спасло Косыгина. Во время гребли он внезапно потерял ориентацию, равновесие и перевернулся вместе с лодкой. Пока его вытащили, в дыхательные пути попало довольно много воды. Когда я увидел его в госпитале, он был без сознания, бледный, с тяжелой одышкой. Почему Косыгин внезапно потерял равновесие и ориентацию?..
Как бы там ни было, но самой судьбой был устранен еще один из возможных политических оппонентов Брежнева».
Казалось, все возвращалось на круги своя, перебаламученное хрущевским правлением. Исчезли совнархозы, а вместе с ними идеи ротации кадров и партийного максимума. В школах одиннадцать классов сменились привычной десятилеткой. Бесславно завершилась кукурузная эпопея. Снова появились приусадебные участки. Колхозникам стали выплачивать заработную плату, пенсии. В печати перестало появляться имя академика Лысенко, рьяного врага генетики, которого вслед за Сталиным так усиленно поддерживал Хрущев. Сократились обязательные сельскохозяйственные поставки и увеличились закупки у колхозов, даже по несколько повышенным ценам. Может быть, многое было подготовлено «оттепелью», но воспринималось реакцией на нее.
Жить как удобно — «по потребностям» — становилось правом номенклатуры всех уровней, что нисколько не смущало нового генсека.
Чего стоил один брежневский рассказ в кругу добрых знакомых на его даче в Завидово! Когда кто-то упомянул о том, как трудно жить низкооплачиваемой части населения, генсек усмехнулся: «Вы не знаете жизни. Никто не живет на заработную плату. Помню в молодости, в период учебы в техникуме, мы подрабатывали разгрузкой вагонов. И как делали? Три ящика или мешка туда — один себе. Так все и живут в стране». Убедительное объяснение во время составления очередного прекраснодушного доклада.
По словам Федора Бурлацкого, тут трудно было не вспомнить Сен-Симона, сказавшего, что нации, как и индивиды, могут жить двояко: либо воруя, либо производя. Производить — это значило, помимо всего остального, проявлять волю, энергию, но вот они-то в наступившем брежневском затишье были вовсе противопоказаны. Вместе с честностью, совестью, уважением к человеку.
Затишье, как всякое болото, обманывало. Позволяло оживать надеждам, а потом карало за это. Примеров тому множество. Вот что записал в дневнике Федор Абрамов по поводу разгрома журнала «Новый мир»:
«Нет, мы еще не отдаем себе отчета в том, что произошло. Катастрофа! Землетрясение. Растоптана последняя духовная вышка. Сволочь и обыватели ликуют. В университете, на филфаке — радость. „Наконец-то, — воскликнул С. — Покончено с Чехословакией в нашей стране“.
А если бы провести референдум… 97 % наверняка одобрят закрытие „Нового мира“. Вот что ужасно. Акция эта по существу воля народа, ее выражение…
Алексеевы, Софроновы, Грибачевы, Кочетовы победили. Теперь ничто не будет отравлять им жизнь. Теперь они классики… В общем ясно: „Новый мир“ сожрали сами литераторы или, по крайней мере, те, которые выдают себя за литераторов. И, конечно, при содействии самого передового советского человека… 25 писателей подали голос протеста против исключения Солженицына, 25 из 7 или 8 тысяч. Вдумайтесь только в эти цифры!
Да, из литературы изгоняют Твардовского, первого нашего поэта… Значит, талант нам не нужен. Талант нам враждебен. Да и вообще нам не нужна литература. Нужна только видимость, суррогат.
А как же новые идеи? Новые мысли? Ведь литература — это и есть новые идеи и новые мысли. Как же без них-то мы будем завоевывать мир? Чем? Чиновниками?»
NB
Ю. В. Андропов. Доклад на торжественном собрании в Москве, посвященном 100-летию со дня рождения Ф. Дзержинского. 9 сентября 1977 года.
«Как уже говорилось, тем, кто заблуждается, у нас стараются помочь, их стараются переубедить, рассеять их заблуждения. По-иному приходится поступать в тех случаях, когда некоторые из так называемых инакомыслящих начинают своими действиями нарушать советские законы. Такие люди в ничтожном количестве у нас еще есть… и потому должны нести наказание в полном соответствии с требованиями советских законов. (Продолжительные аплодисменты.) И пусть нам не твердят в таких случаях о гуманизме. Мы считаем гуманным защиту интересов общества. Мы считаем гуманным пресечь преступную деятельность тех, кто мешает советским людям спокойно жить и работать».
Осадное положение… Вчера. Сегодня. Завтра. Выход один — не думать. Как не смотреть вниз, когда перебираешься через пропасть по шаткому мосту.
Каждая неделя приносит новости. В Абрамцеве участковый, который вдруг решил заниматься историей и просит консультаций. Повод, чтобы часами на улице, у ворот стоял милицейский мотоцикл.
