Первое представление оперы произошло 28 ноября 1843 года. Потом спектакли много раз повторялись, шли в 1845—1847 годах, что свидетельствует об успехе «Сна наяву» у московских зрителей. Воспитанным на творениях Верстовского, на его «Аскольдовой могиле», москвичам пришлась по вкусу яркая, сказочная опера, наполненная чудесами славянской мифологии, со множеством хоров, мелодичных арий и дуэтов, поставленная с использованием разнообразных технических трюков. Так, например, на сцене появлялся леший, то достигающий на глазах у зрителя размеров деревьев, то становящийся крохотным, едва заметным.
Однако профессиональная критика встретила «Сон наяву» не слишком восторженно. Ф.А. Кони высказался на страницах «Литературной газеты» отрицательно: «Опера Верстовского «Сон наяву, или Чурова долина» не имела успеха и, несмотря на великолепную постановку, на мечтательную роскошь костюмов и декораций, не привлекает публику, хотя Бантышев мастерски заливается в своих песенках».
«Одни прекрасные декорации и костюмы не составляют для нее прелести, но требуется, чтобы она заключала в себе музыкальный интерес», — писал другой критик, указывая также на «самонадеянность» Бантышева, лихо распевающего и малороссийскую, и плясовую, и цыганскую песни. Видимо, что-то в манере исполнения этого певца уже не устраивало зрителя 40-х годов, воспринималось им как вчерашний день.
Возможно, появись эта опера раньше, до рождения глинкинских творений, она имела бы такой же громкий успех, как и «Аскольдова могила». Но искусство великого Глинки открыло собой новый этап в развитии русской музыки и вызвало к жизни иные оценки и требования.
Энергично, широко раскрывшийся в первой половине жизни, во второй, после «Аскольдовой могилы», Верстовский не создал ничего общественно значительного, вошедшего в великое наследие нашей музыкальной культуры. Очевидно, время его ушло. Поэтому и как руководитель московской сцены Верстовский в это время не всегда занимает прогрессивные позиции.
Верстовскому исполнилось шестьдесят лет, когда он ушел из театра, но он продолжает сочинять музыку. Кантата «Пир Петра Первого» на стихотворение Пушкина была последним созданием композитора. В основу кантаты положена народная песня времен Петра: «На матушке на Неве-реке молодой матрос корабли снастил...»
Трудно было Верстовскому, привыкшему вдохновлять и вдохновляться, познавшему славу, остаться в тишине, без привычного общества, без успеха, без деятельности.
После ухода в отставку он жил в Хлебном переулке на Арбате, в доме, который сохранился до сих пор, правда, в перестроенном виде (д. 28).
Хорошо известен так называемый «дом Верстовского» против Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Но теперь благодаря публикации А.В. Воиновой в журнале «Наука и жизнь» (1976, № 8) выяснено, что утвердившееся за домом название неверно, дом никогда не принадлежал Верстовскому, он мог лишь остановиться в нем у своих тамбовских земляков на незначительное время, приехав в Москву.
Автор заметки сообщает, что в 1824 году Алексей Николаевич купил дом в Доброй слободе, на Разгуляе, где и жил со своими родителями до женитьбы.
Как мы уже писали, супруги, живущие вне церковного брака, поселились в Большом Харитоньевском переулке, 4 (сейчас дома этого не существует). Но прожили они там недолго и вскоре переехали на Цветной бульвар, 10, а потом в доходный многоквартирный дом на Рождественский бульвар, 3 (эти дома также не сохранились).
Еще несколько лет не было у Верстовского и Репиной своего дома. Одно из их местожительств в то время было в доме отставного писаря у Сухаревой башни, в Панкратьевском (ныне Большой Сухаревский) переулке.
Наконец в 1836 году супруги переезжают в собственный дом в Староконюшенном переулке на Арбате. Сначала дом числился за Надеждой Васильевной Репиной, «служащей при Императорском московском театре». В 1841 году, когда Верстовский и Репина официально стали мужем и женой, дом этот сделался «собственным домом» Верстовского. В арбатском особняке супруги прожили более двадцати лет.
Сюда приходили актеры Большого и Малого театров, с которыми много занимался композитор, педагог, режиссер Верстовский. В этом доме часто устраивались репетиции. Бывали у Верстовского и знаменитые музыканты: Р. Шуман, Ф. Лист, Г. Берлиоз.
Последний из московских адресов Верстовского — уже упомянутый нами дом в Хлебном переулке.
Немного прожил Верстовский после того, как отошел от театральной деятельности. На пять лет пережила его Репина.
Он умер в 1862 году, словно бы переступив предел положенного ему времени и не дождавшись нового, когда прекрасные творения его — романс «Вот мчится тройка почтовая...», «Черная шаль», «Цыганская песня», опера «Аскольдова могила» и другие — обрели новую жизнь. Все, кажется, переменилось с тех пор, но так же мчится «вдоль по дороге столбовой» не существующая уже почтовая тройка с нежным своим колокольчиком...
Любимые певцы Московской публики
Любимые певцы московской публики
Их, Булаховых, было трое: отец и два сына, и каждый из них оставил свой достаточно заметный след в истории отечественной музыкальной культуры.
В первой четверти XIX века на сцене Большого Петровского театра в Москве даются спектакли с музыкой Верстовского, Алябьева, Варламова.
Московская публика встречает и провожает аплодисментами певца Петра Александровича Булахова (1793—1835), чарующего слушателей своим глубоким, приятного тембра тенором.
Дошедшие до нас отзывы современников, сохранившиеся на пожелтевших от времени полосах «Московских ведомостей», рассказывают, что Петр Александрович обладал превосходным голосом. «Первый певец в России и один из первых в Европе» с 1821 по 1832 год пел на сцене в операх русских, итальянских и французских композиторов, водевилях и дивертисментах.
В 1823 году в доме Пашкова П.А. Булахов впервые исполнил музыкальную балладу, или кантату, Верстовского на слова Пушкина «Черная шаль».
«Зрители с удовольствием заметили, что сия кантата, вопреки обыкновению, была пета в приличном костюме и с приличными декорациями», — писал известный русский музыкальный критик и литератор В.Ф. Одоевский, подразумевая под определением «приличный» — «театральный», соответствующий роли актера.
В 1827 году уже со сцены Большого театра, открывшегося двумя годами раньше, любимый публикой певец исполнил впервые «Соловья» Алябьева, блистательно справившись со столь сложным вокальным произведением.
«Московские ведомости» сообщают также о том, что виртуозные арии из опер итальянских и французских композиторов, довольно часто ставившихся на сцене Большого театра, Булахов пел с такой же легкостью, гибкостью и мягкостью, как и популярные романсы.
Восхищенные московские зрители не раз признавались, что никогда раньше сцена не украшалась певцом, подобным Булахову.
Московский Булахов, Петр Александрович, по словам современников, терпеть не мог фантастических и сказочных опер. Будучи по характеру человеком искренним, которому чужда была аффектированная театральность, он с трудом исполнял роли мелодраматических злодеев, ибо не мог поверить в их реальность. А ролей, где он сумел бы проявить всесторонне свой талант, в его время еще не было.
Но зато Петр Александрович Булахов сполна выразил себя в русских романсах, которые пел мастерски, с истинной лирической музыкальностью, но без ложной, фальшивой чувствительности. Он передал эту традицию благородного исполнения русских песен и романсов своему сыну — Павлу Петровичу, а также и А. О. Бантышеву.
Недолго — всего одиннадцать лет — ласкал слух московских любителей пения голос Петра Булахова: будучи еще довольно молодым, он заболел и умер.
Своим сыновьям Павлу и Петру Петр Александрович дал широкое музыкальное образование, заразил их истинной любовью к сцене, пению, пристрастил к русской национальной музыке.
В 50-х годах XIX столетия теперь уже в Петербурге, а не в Москве громким успехом у театральной публики пользовался «первый тенор» — Павел Петрович Булахов (1824—1875), сын Петра Александровича.
Дебютировавший на сцене петербургского театра партией Собинина в опере Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») в 1849 году, Павел Булахов имел особый, неповторимый успех как лучший исполнитель баллады Финна в другой глинкинской опере — «Руслане и Людмиле», пел он также и партию Бояна.
«Много ли Финнов видели после Павла Петровича? Но он был лучшим Финном, и с тех пор, как он перестал петь его балладу, традиция хорошего, верного, настоящего исполнения этой превосходной баллады исчезла», — писал в «Петербургских ведомостях» 1875 года один из театральных критиков.
Талант Павла Петровича, младшего из Булаховых, критики характеризовали почти теми же словами, что и дарование старшего: «...чудесный был у него голос в молодости — бархатный, свежий, красивый, высокий. Он пел музыкально, с пониманием дела и вкусом, и часто своим исполнением доставлял немалое удовольствие».
