Сын крепостного, получившего вольную и ставшего приказчиком у богатого волжского хлебопромышленника, Цыганов в 1816 году, девятнадцати лет от роду, поступает актером в саратовскую труппу. Разъезжая с актерской труппой по Руси, начинает он прислушиваться к народным интонациям, записывать фольклор. Ф. Кони вспоминал, что Цыганов «исходил почти всю Россию, чтобы послушать родные звуки у русского человека в скорбный и веселый час».
В 1828 году Михаил Загоскин, служивший в то время в театральной инспекции, познакомившись с актерским мастерством Цыганова, способствовал переводу его в московский театр. Здесь Цыганов исполнял драматические и оперные партии, например роль Волхва в опере Алексея Верстовского «Вадим».
Войдя в кружок любителей русской песни, состоявший из людей, причастных к Малому театру, — драматурга Шаховского, театрального критика Кони, актера Мочалова и других, — Цыганов под их влиянием начинает сочинять «русские песни» — стихи, которые сам же поет, аккомпанируя себе на гитаре, на уже существующие песенные мелодии, а порой сочиняет и музыку к своим стихам. То, что Цыганов необыкновенно глубоко знал и чувствовал народную песню, его талант сочинителя сделали его выдающимся мастером этого жанра.
Песни Цыганова особенно интересны народным строем поэтической речи, фольклорным богатством образов и художественных приемов, тем, что они отражают вкусы, желания, горести, радости и стремления современного ему простого люда. Поэтому-то песни Цыганова так быстро были приняты и подхвачены современниками, вошли в быт, оторвавшись от имени своего создателя и приобретя всеобщую известность уже как «народные».
Несомненно, песни Цыганова в какой-то мере повлияли на поэтические творения другого крупнейшего создателя «русских песен» — А.В. Кольцова, родившегося на двенадцать лет позднее. Во всяком случае, в песнях этих двух поэтов нетрудно обнаружить общее, родственное, хотя, конечно, нельзя не признать, что стихи Кольцова шире по содержанию.
Герой песен Кольцова — противник покорности и унижения. Он стоек в беде и несчастье, ему, по мнению Белинского, несвойственно растворяться в грусти, так как эта грусть — грусть «души крепкой, мощной, несокрушимой»:
И чтоб с горем, в пиру,
Быть с веселым лицом;
На погибель идти —
Песни петь соловьем!
Подобные мотивы, несмотря на преобладающую мрачность тона, можно встретить и в цеснях Цыганова:
Не вздыхать, не тосковать,
Полюбивши — полюбиться,
С милым век свой свековать!
Элегические, обычно грустные цыгановские песни иногда заканчиваются надеждой на счастливый исход: на встречу с любимой, освобождение от постылого мужа или жестокой свекрови.
Есть ведь дни, в кои солнышко
С ясным месяцем видятся...
Так настанет и нам денек —
И мы с ней повидаемся:
Наглядимся, насмотримся,
Насмеемся... наплачемся...
Крепко, крепко обнимемся,
Досыта нацелуемся!
Много песен посвящают и Цыганов и Кольцов тяжелой женской доле в домостроевской патриархальной семье, они стремятся глубже понять и раскрыть мир души простой русской крестьянки.
Несчастная неразделенная любовь девушки, горе женщины, выданной замуж за нелюбимого, оплакивание девичьей воли, житейские радости и невзгоды — эти мотивы встречаются в песнях и Кольцова и Цыганова.
В знаменитом «Красном сарафане» поется:
То ли житье девичье,
Чтоб его менять,
Торопиться замужем
Охать да вздыхать?
Золотая волюшка
Мне милей всего!
Не хочу я с волюшкой
В свете ничего!
Страх потерять свободу, грусть по «волюшке» варьируются в цыгановских песнях. Видно, не притупляется в сознании поэта память о крепостном своем происхождении, если большинство его стихов прямо-таки пронизано тоской по воле. Но конечно, Кольцов, посвятивший многие свои стихи и песни тяжелой жизни бедняка, острее и социальнее камерного Цыганова.
Многие цыгановские песни, локальные по своей тематике, в поэтическом, музыкальном звучании не уступают кольцовским.
«Все его песни запечатлены каким-то унылым характером, они все начинаются прекрасными сравнениями и в поэтическом отношении весьма удачно сработаны», — писал современник Цыганова, рецензент «Северной пчелы» Михаил Турунов.
Вот пример таких строк:
Жавороночек к морю теплому
Отлетает!..
Вьюга зимняя, все метелица
Заметает!..
Видно, к молодцу счастью прошлому
Не вернуться...
Художественные приемы Цыганова, используемые им в песнях, очень разнообразны. Например, весьма характерные для устной народной лирики прямая речь и диалоги очень часто встречаются в песнях Цыганова:
«Что ты, соловеюшко,
Корму не клюешь?
Вешаешь головушку,
Песен не поешь?»
«...На зеленой веточке весело я жил...
В золотой же клеточке
Буду век уныл!..»
Цыганов, как и Кольцов, часто прибегает в песнях к характерным для русской народной поэзии постоянным эпитетам: «буйны ветры», «красна девица», «удалой молодец», «сине море».
При жизни Цыганова его стихотворения увидели свет лишь дважды. Впервые они были напечатаны в «Московском вестнике» в 1828 году. Потом некоторые из песен вошли в альманах «Комета» на 1830 год, появились в «Молве» в 1832 и 1833 годах, в «Музыкальном альбоме на 1833 год» А. Варламова.
Любопытное сообщение о подготовке песен Николая Цыганова к изданию было помещено 14 января 1833 года в «Молве»: «...песни сии и отдельно от музыки имеют свое достоинство, но вместе с прекрасными голосами г. Варламова составляют весьма приятный подарок на Новый год и для литературы и для любителей музыки. Мы слышали, что песни г. Цыганова будут собраны и изданы, вместе с нотами некоторых, положенных на музыку г. Варламовым. Такое предприятие делает честь доброму сердцу издателя.
Воспоминание о человеке с дарованиями, так рано кончившем жизнь свою, есть достойная ему дань».
Восемь стихотворений Цыганова было положено на музыку Александром Варламовым. Эти песни и романсы создали неувядаемую славу и композитору, и поэту: «Красный сарафан», «Ох, болит да щемит...», «Что это за сердце...», «Молодая молодка в деревне жила...», «Ах, прошли, прошли...», «Смолкни, пташка-канарейка...», «Ах ты, время, времечко...», «Что ты рано, травушка...».
В сборнике «Литературный кабинет», изданном в 1842 году, куда вошли произведения артистов императорских московских театров, находим стихотворение Николая Цыганова, посвященное Павлу Мочалову. К искренним, но довольно слабым стихам приведена сноска от редакции: «Стихотворения покойного Цыганова мы получили от почтенного и уважаемого всеми артиста П.С. Мочалова, которому они и посвящены. Со временем мы постараемся сообщить биографию покойного поэта-актера, так рано похищенного у нас смертью».
Но полной биографии Цыганова так и не было нигде напечатано, сведения о нем по крохам разбросаны в воспоминаниях современников.
После смерти Цыганова в 1831 году друзья, среди которых был и Павел Мочалов, собрали его песни. К настоящему времени известно сорок девять стихотворений Цыганова.
Сборники произведений Цыганова были выпущены в 1834 году (сборник «Русские песни Н. Цыганова», изданный по инициативе Щепкина, в который вошло тридцать девять стихотворений), в 1857-м (собрание сочинений) и в 1880 году (Мерзляков А.Ф., Цыганов Н.Г. Русские песни).
За годы Советской власти стихи Цыганова издавались неоднократно. В 1936 году был издан сборник «Песни русских поэтов (XVIII — первая половина XIX века)», а в 1960-м — «Русские поэты XIX века»; в них, а также в оба издания «Песен и романсов русских поэтов» (серия «Библиотека поэта», 2-е изд., 1963) вошли стихотворения Цыганова.
«Он был хороший актер Московского театра и страстный любитель русской старины. Он прислушивался к народным поверьям, собирал забытые преданья, некоторые из них переносил в стихи», — писал один из современников Цыганова.
«Уйдя в народ» еще при жизни автора, песни Николая Цыганова продолжают жить. «Что ты, соловеюшка...», «Я посею, молоденька...», «Течет речка по песочку...» — эти цыгановские песни слышат собиратели фольклора и в наши дни...
«Арфа страданья... арфа терпенья»
И сегодня одна из самых любимых, широко распространенных у нас песен — «Вечерний звон» поэта Ивана Козлова (1779—1840).
Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
В расцвете лет, когда ему не было еще и сорока, Иван Иванович Козлов начал терять зрение. Двустишие из «Вечернего звона» — переведенного им стихотворения Томаса Мура — обернулось для поэта суровой былью: вскоре Козлов и вовсе ослеп, да к тому же паралич ног приковал его к постели. Вдруг обрушившееся несчастье порой закрывает для человека всякие горизонты, а порой извлекает откуда-то из небытия неведомые ему самому силы: трагический поворот судьбы сделал Козлова поэтом. Блестящий офицер, красавец, по которому, наверное, вздыхала не одна московская барышня, лихой танцор, завсегдатай литературных салонов, Петровского театра, покорявший всех обаянием ума, знаниями, Иван Козлов оказался великим жизнелюбом.
