Бобков в своих записках высказал удивление по поводу количества прислуги в дворянских домах, явно ненужной для дела. Обилие дворовых должно было создавать видимость пышной жизни. Вследствие этого нещадная эксплуатация дворовых соседствовала с тупящим, развращающим душу бездельем. В такие-то дни Бобков и пристрастился к чтению, а затем и к театру. Для Тропинина часы, свободные от работы, были драгоценным временем, когда можно было заниматься рисованием. Мы уже знаем, как пользовался Тропинин отсутствием господ, чтобы срисовывать находящиеся в их комнатах произведения искусства. В семье Морковых сохранился рассказ и о том, как казачок был наказан за то, что, собрав обувь для чистки, часто забывал про порученное ему дело и рисовал углем и ваксой головы людей прямо на стенах людской. Эпизод этот, видимо, относится еще к новгородскому периоду жизни Тропинина.
Круг занятий Тропинина искусством в ранний московский период восстановить трудно. По всей вероятности, это было опять же копирование лубков, гравюр, расписывание предметов обихода, рисунки для вышивок или бисера, то есть то, что могло удовлетворять вкусы и потребности окружающих его дворовых. Так или иначе, в попытках своих Тропинин достиг известных успехов. Однако Морков, еще более далекий от искусства, чем Миних, смотрел на это совершенно равнодушно. А на просьбу отца мальчика отдать его в ученики к живописцу ответил: «Толку не будет!» Снисходя по-своему к страсти юноши, Морков все же определил его учиться «искусству», но… кондитерскому.
Читая сегодня в мемуарах XVIII–XIX веков описания подаваемых на десерт тортов, пирожных и прочих сладостей в виде вавилонских башен, замков и беседок из печенья, украшенных замысловатыми вензелями, скульптурами из цукатов и крема, надо признать, что кондитерское искусство в те времена было сродни ваянию и зодчеству. Во всяком случае, таким оно представлялось Моркову.
И вот в качестве ученика кондитера Тропинин попадает в Петербург в дом графа Завадовского. Вероятнее всего, это могло быть вскоре после 1793 года. В этом году, прожив, очевидно, некоторое время в Петербурге, Морков вышел в отставку.
Переезд из Москвы в Петербург еще несколько приблизил Тропинина к центру русской художественной жизни, которая в то время сосредоточивалась в Академии художеств. Граф Завадовский — екатерининский фаворит, известный государственный деятель, с 1794 года почетный любитель Императорской Академии художеств — не был чужд искусству. В доме его Тропинин впервые близко соприкоснулся с искусством. Ему удавалось урывками пользоваться уроками жившего здесь художника, которые тот давал своему сыну. Не в пример ленивому ученику, будущий кондитер, впервые взяв в руки кисть и краски, удачно скопировал ландшафт, чем заслужил одобрение учителя.
Иронией смягчал впоследствии Василий Андреевич горькие воспоминания тех лет, рассказывая, что каждый раз, когда он убегал к живописцу посмотреть, как тот работает красками, жена кондитера посылала привести его оттуда за уши, а потом доставалось ему еще больше, и трепка заканчивалась наставлением, что конфеты и варенье вкуснее и прибыльнее красок и карандашей.
В Государственном Историческом музее хранится большое собрание рисунков, купленных в свое время А. П. Бахрушиным у наследников Тропинина. Среди них обращают внимание несколько листов с водяными знаками годов «1793», «1794», «1795» и «1796», а также близкие к ним по манере недатированные рисунки.
На бумаге 1793 года изображена античная сцена «Жертвоприношение Ифигении», скопированная с какой-то неизвестной нам гравюры. Рисунок выполнен сангиной с помощью растушки, то есть предварительно растертый графит нанесен на бумагу мягким концом плотно свернутой замши, а затем лишь кое-где очернен.
Другого типа — сепия «Кающаяся Магдалина». Возможно, оригиналом здесь послужила какая-нибудь дилетантская копия с картины Корреджо, которая продиктовала слащавость образа и натуралистическую манеру исполнения.
Наконец, третий тип рисунков — и таких больше всего — чисто штриховой. Причем штрих здесь очень четкий, точно скопированный с гравированного оригинала. На гравированный первоисточник указывает и рамка, очерчивающая рисунки. К такому типу принадлежат листы на мотив «Энеиды» Вергилия.
И в этих, как и в предыдущих работах бросается в глаза подход к изображению прежде всего с точки зрения сюжета и полное игнорирование стиля перерисовываемого произведения. Общие для всех рисунков приземистые пропорции фигур и несколько наивное стремление усилить и акцентировать выражения отдельных персонажей, изображая непомерно открытый рот, выпученные глаза, неестественно экспрессивные жесты, по-видимому, идут от лубочных картинок, которые, как мы знаем, были первыми оригиналами будущего художника. Итак, перед нами, по всей вероятности, работы семнадцати-двадцатилетнего Тропинина. И они позволяют утверждать, что Тропинин не имел какой-то исключительной одаренности, напротив — способности его были обычными, а художественный вкус не развит, так как среда, в которой он жил до середины 90-х годов, была далека от искусства.
Вместе с тем при встрече с профессиональным мастером стремление стать художником проявилось в «кондитерском ученике» еще сильнее, чем прежде, и приобрело вполне конкретные формы.
Мы не знаем, кто был первый учитель Тропинина. Крепостной или из иностранцев? Учился ли в Академии? Бывал ли за границей? Но тем не менее роль этого художника в жизни крепостного юноши была очень значительна. По всей вероятности, именно от него Тропинин узнал об Академии художеств и ее профессорах, с ним вместе, возможно, даже побывал там в праздничный день на выставке.
Трудное время переживал Петербург, когда туда приехал Тропинин. Екатерину II, умершую в 1796 году, сменил Павел I. Противоречивость натуры императора, истеричность и неуравновешенность его характера определяли тогда жизнь столицы. Каждый день приносил какое-либо новшество, заставляя испуганных дворян постоянно быть в напряженном ожидании. Так, например, в минуту гнева император уже готов был превратить Академию художеств в казармы, и только случай помешал ему исполнить свое намерение.
В своей культурной политике Павел отчасти поддерживал русских художников. Так, его главным портретистом стал Степан Семенович Щукин. И хотя портреты его кисти были далеки от явной лести императору, тот оказался способным оценить искусство художника, так отличное от манерной помпезности иных иностранцев, возвышаемых в прежнее время. В 1799 году Павел назначил вице-президентом Академии художеств архитектора Василия Ивановича Баженова, который до того был ее директором. Любопытна характеристика русского искусства, данная вице-президентом царю. Баженов писал: «Хотя появились прямые и великого духа российские художники, оказавшие свои дарования, но цену им не многие знали, и сии розы от терний зависти либо невежества заглохли»[10].
Пребывание Баженова на посту директора и вице-президента Академии весьма способствовало демократизации ее порядков. Примером этого может служить объявление, приложенное к «С.-Петербургским ведомостям» 2 марта 1798 года. В нем сообщается, что «Императорская Академия художеств, стараясь наиболее распространить пользу сего заведения», разрешает «всякого звания и лет молодым людям пользоваться ежедневно по утру с 9-ти до 12-ти, а по полудни от 5-и до 7-ми часов преподаваемым в оной учением в рисовании, как первым оного правилам, так и рисованию с древних статуй и с натуры, также архитектурных и разных украшений».
Здесь же объяснялось, что Академия художеств ставит своей целью «способствовать открытию способностей и дарований в молодых людях, которые бы своим искусством могли со временем приносить ощутительную пользу». Далее следует разъяснение, что «самым недостаточным даваться будет безденежно бумага и карандаш».
Объявление это, широко распространяемое Академией, могло стать известным Тропинину. В биографии его есть упоминание о том, что в Петербурге в свободное время он получал разрешение бывать у родственников. Возможно, что под этим предлогом Тропинин посещал Академию. А может быть, ученику кондитера удалось добиться разрешения рисовать в Академии в урочные часы.
В Историческом музее среди рисунков Тропинина из так называемой «Бахрушинской папки» есть два листа, на которых рукой Тропинина обозначен 1798 год, в то время как ранее считалось, что он был определен в Академию только в следующем, 1799 году.
Рисунки античных скульптур «Кентавр с амуром» и «Аполлон Бельведерский» свидетельствуют о серьезной работе под руководством знающих учителей. Это старательные ученические, но уже не дилетантские работы. Обе они выполнены с «оригиналов» — так назывались рисунки профессоров, служившие образцами для учащихся. Копируя их, начинающие художники постигали правила штриховки, учились передавать объем. Эти рисунки также еще ничем не предвещают большого художника. Они свидетельствуют лишь о добросовестном, старательном трудолюбии, аккуратной точности в следовании «оригиналу».
