все более и более слепо решаясь на безрассудные действия, стремился скрыть ту слабость, которую обнаружила бы первая попытка к законченности.
Эта наклонность в последнее время печально сказалась в его архитектуре. Рисунки, сделанные несколько лет тому назад для одного ежегодника, иллюстрировавшего произведения В. Скотта, были по большей части чисты и осязательно прекрасны (хотя это и не относится к нашему предмету, но следует отметить Клайдский водопад по широте и красоте листвы и по быстрой стремительности воды, а также другой сюжет, о котором я, к сожалению, могу судить только по гравюре: Глендеринг в сумерки, — монах Евстафий, преследуемый Кристи-оф-Клинтгилль, — это, по моему мнению, одно из самых нежных в живописи выражений того чувства, которое порождает Бордергилль), и около этого времени он отлично изображал архитектуру и всегда мощно постигал ее, хотя тени и передавались условным коричневым цветом.
С тех пор он постепенно начинает склоняться к преувеличениям, доведя их наконец до карикатуры, и тщетно старается чрезмерностью декоративных частей достигнуть той красоты, которая достигается правильной соразмерностью и величавостью линий.
С глубокой грустью смотрю я на то, как художник с таким крупным прирожденным талантом спускается до ребяческих фантазий и преувеличений, и вместо серьезных, сдержанных творений, где воображение царит в законных пределах, он создает какие-то чудовищные бойницы, колоссальные заострения и изгибы. Вокруг нас ежедневно разрушаются столько прекрасных произведений архитектуры, что я считаю предательством какие бы то ни было выдумки.
§ 34. Зло, которое с археологической точки зрения проистекает из злоупотребления изобретательностью в архитектурных сюжетах
Если нам нужна уже композиция, то пусть по крайней мере рисунок художника будет таким, который одобрил бы архитектор. Но действительно в высшей степени тяжело, что наши досужие художники осуществляют свои пустые выдумки, постоянно прикладывая губку к замаранной бумаге, а в это время дивные здания, в которых сконцентрировались весь смысл и история столетий, рушатся в виде развалин, и никто не оставляет отчета о них. Ни одного дня не проходит, чтобы какой-нибудь величественный памятник не погиб в Италии; на улицах всех городов немолчно отдается эхо от ударов молота; половина прекрасных зданий в виде отдельных камней валяются на земле. Разве не полезнее было бы рассказать нам правду об этих погибающих остатках царственной мысли, чем увековечивать плохо продуманные фантазии праздных минут? Повторяю, выдумывать — значит изменять делу искусства, разве только если выдуманное лучше всех предшествовавших выдумок или представляет собой нечто совершенно своеобразное. Слишком много простора для изобретательности в художественном изображении одного того, что существует. Способность воображения можно проявить наиболее достойно в том, что художник выберет такое положение, такой способ передачи, введет такие эпизоды, при которых можно создать прекрасную картину, не изменив ни одной черточки действительной правды. В этом направлении, по моему мнению в конце концов, изобретательность приносит наибольшие результаты и функционирует наиболее скромно. Если исключить таких художников, как Леонардо и Веронезе, которые тщательно обдумывали архитектурный рисунок, прежде чем рисовать его, то я не припомню ни одного примера архитектурной композиции, который не казался бы пустым и нелепым. Лучшие пейзажи и лучшие архитектурные этюды были виды, и я хотел бы, что бы художник покрывался позором в такой же точно степени, в какой он считает своим долгом при создании картины упускать все, даже мельчайшие частицы, даже самые обыкновенные цвета, которые вносит известную долю в мощное впечатление, производимое правдивой действительностью. Различие между произведением архитектора и художника [31] вовсе не должно, как это обыкновенно бывает, быть различием между безжизненным формализмом и безрассудным своеволием: первое должно давать просто линии и размеры здания, второе — кроме того, передает впечатление и душу его. Художник должен стыдиться самого себя, когда он видит, что не может быть правдивым. Истинное искусство рисунка походит на истинное искусство речи; в нем нет преувеличений, ничего насильственного, вздорного; это — хорошо выраженная лаконическая правда.
Среди членов академии мы в настоящее время имеем лишь одного замечательного профессионального рисовальщика архитектуры — Давида Робертса;
§ 35. Произведения Давида Робертса; их правильность и грация
Он, кроме Ландсира, из всех наших художников пользуется наибольшей известностью на континенте.
Впрочем, я не знаю, следует ли мне поздравлять кого бы то ни было из моих соотечественников с почитанием их со стороны европейцев; я думаю, что слава и Робертса и Ландсира основана исключительно на их недостатках. В особенности популярность Робертса в последнее время начинает распространяться по совершенно нежелательным причинам именно благодаря излишней гладкости и выработке ткани, которые влекут за собою гибельное подражание нашим галльским соседям.
Правильность замысла и верность системы Робертса, тем не менее, всегда оставались его похвальными качествами. Его рисунок никогда не состоял из непонятных линий или пятен или поддельных символов; главные линии оригинала постоянно имеются налицо; его углубления и резьба сделаны с осязательною точностью: у него чрезвычайно своеобразная передача плотности форм; он с особенным удовольствием останавливается на закруглениях краев и углов; его работа искусна и тонка, особенно работа масляными красками; он обладает утонченным пониманием светотени. Но он никогда не умел правильно судить о себе; он допускает свои картины спускаться ниже того ранга, который им принадлежит, вводя некоторые отрицательные черты. Я назову эти последние, так как он вполне способен избегнуть их. При взгляде на ряд ценных изображений Святой земли, которыми мы обязаны Робертсу, нас поражает, как часто настоящий белый цвет непосредственно выступает на переднем, a настоящий черный на заднем плане. То же мы видим постоянно и в других картинах Робертса. Из голубого тумана выступает белая колонна, из зеленой лужи — белый камень, из темно-коричневого углубления — белый монумент, причем маневр этот не всегда прикрыт достаточно искусно. Он не достоин столь талантливого художника; он ослабил силу впечатления и колорит некоторых прекраснейших его творений. Он свидетельствует о бедной изобретательности, которая, мне кажется, проистекает из недостаточной привычки к изучению. Припомним, что все эскизы для этого произведения, выставленные некоторое время в Лондоне, были
