самыми ценными, как ни многочисленны и старательны были его разнообразные последователи. Вторая серия (эскизы, сделанные в Италии и Швейцарии) представляет меньше ценности; в них видно больше трудолюбия, но нет жизни первых эскизов, так как они по большей части представляют сюжеты, мало подходящие для специальных дарований художника, но и те, и другие прекрасны, и на брюссельских, лувенских, кельнских и нюренбергских изображениях первой серии так же, как и турских, амбуазских, женевских и сионских сюжетах второй, обнаружились самые существенные свойства рисунков камня и дерева, сказалась идеальная оценка современной активной жизни этих городов, сказалась с такой силой, как ни в одном другом произведении. Их ценность сильно увеличивается тем, что художник собственной рукой выразил сущность их бытия на камне и мужественно пренебрег второстепенными частями (следует помнить, что в произведениях подобного рода много второстепенного), а этот способ изображения носить в себе что-то бодрящее более всех других. Обратите внимание на намаранный средний цвет стены позади готического собора в Ратисбонне и сравните эту благородную работу с жалкой вылощенностью новых литографий. Не думайте, что существует какое-нибудь противоречие между моими настоящими словами и тем, что я говорил раньше относительно законченности. Это изображение развалившейся стены согласно с задачей, которую оно преследовало, является столь же законченным, как каменные сооружения в изображениях Гирландайо или Леонардо сообразно с их целью; то качество, которое придает им что-то бодрящее, одинаково присуще и первому и вторым; это достоинство есть у всех великих мастеров без исключения, это именно пренебрежение к средствам и стремление лишь к тому, чтобы была достигнута цель. Такого же рода небрежное маранье часто встречается в тенях Рафаэля.
Впрочем, Проут отличается не только своеобразным изображением камня и своим пониманием человеческого характера. Он наиболее искусный из всех наших художников в композиции известного рода. Никто, кроме Тернера, не может помещать фигуры так, как он.
§ 32. Его превосходная композиция и колорит
Одно дело — знать, где нужна синева или белизна, другое дело — выставить женщину в синем переднике и белом чепце так, чтобы не казалось, будто это случилось против ее воли. Улицы Проута единственные улицы, на которые толпа явилась случайно; его базары единственные базары, где чувствует необходимость отойти в сторону. У других художников мы чувствуем, что все фигуры вполне на своем месте, и мы не ждем, что они пойдут куда-нибудь в другое место; мы одобрительно смотрим на людей с тачками без всякого опасения, что они набегут нам на ноги. Другая заслуга Проута признана гораздо меньше, чем она того достойна. Он принадлежит к числу наших самых солнечных и настоящих колористов. Много условностей колорита встречается в его второстепенных картинах (они вообще далеко неравного достоинства), и некоторые условности можно найти во всех его произведениях, но отдельные части их всегда блестящи и чисты, и это, по-моему, единственные произведения, которые могут выдержать сравнение с картинами Тернера и Hunt’a, а эти два художника уничтожают все, что вторгается в их область. Его прекраснейшие тона встречаются в тех картинах, в которых сильно преобладает теплый серый цвет; наиболее неудачные в тех, в которых преобладает песочно-красный. На недостатках его я не буду особенно останавливаться, потому что я не могу сказать, возможно ли ему было избегнуть их. Мы никогда не видели примирения его специальных особенностей с аккуратною выработкой архитектурных деталей. При его современных способах выполнения невозможно достигнуть большей верности, a никакие другие способы не могли бы дать тех же результатов, и хотя в одних сюжетах многое недоделано им, а в изображении других можно усмотреть чрезмерную манерность, особенно в его способе изображать декоративные части греческой и римской архитектуры, тем не менее в его специальной области, в готической архитектуре, где самый сюжет является по своему духу несколько грубым и смешным, его декоративные обобщения имеют более реальный характер, чем самое тщательное подражение [30]. Дух фламандской ратуши и декоративной уличной архитектуры никто, кроме его, не постиг и не уловил даже в ничтожной степени, и он постиг его, по моему мнению, безошибочно и идеально. И хотя его истолкование архитектуры, более утонченной в деталях, менее удовлетворительно, тем не менее, проходя по излюбленному им уголку венецианской площади, невозможно подумать о каком-нибудь другом художнике, кроме Проута, или не думать о нем.
У нас есть много других искусных и симпатичных архитектурных художников разных достоинств; обо всех их можно сказать, что они рисуют шляпы, лица, плащи, чепцы лучше Проута, но фигуры хуже, они рисуют стены и окна, но не города, лепные украшения и колонны, но не соборы. Впрочем, произведение Джозефа Наша, посвященное средневековой архитектуре, ценно, а на творения Haghe можно положиться. Но кажется странным, что работник, способный производить такие искусные рисунки, какие он от времени до времени посылал в «Новое общество акварелистов», издал литографии столь условные, натянутые и безжизненные.
Я не без колебания решаюсь назвать имя, не упоминая о котором я, вероятно, удивил уже читателя, именно Каттермоля. В его творениях есть признаки очень своеобразного дарования и, может быть, даже мощного гения; его недостатки я сильно расположен приписать советам его плохо судивших друзей и похвалам публики, удовлетворяющейся мелкими усилиями, лишь бы они были блестящи, и, по моему мнению, истинного гения характеризует одно то, что его не собьют с правильного пути эти блуждающие огни. Антикварное чувство у Каттермоля чисто, серьезно и естественно. Я думаю, что он от природы обладает сильным воображением и безусловно богатой фантазией; у него замечательная способность быстро схватывать мимолетную страсть, он живо и быстро чувствует всякий акт в человеческом теле. Но в прирожденном таланте нельзя сохранить энергии, если спрос на нее продолжается беспрерывно, а пища и поддержка у нее отняты. Ни в одном хотя бы крупнейшем произведено Каттермоля не найдется даже ни одной складки драпри, которую бы он изучил с натуры. В высшей степени условный характер света и тени, эскизность форм, чем дальше, все менее развитых, стены и лица, изображенные одинаковой штукатурной краской, лишенной прозрачности; все тени на коже, платье или камне, сделанные одним и тем же коричневым цветом, постоянно повествуют нам одну и ту же повесть об уме, расточившем свою силу и содержание на создание пустых вещей; этот ум,
