§ 5. Полное нарушение обоих этих принципов у старых мастеров. У них — или отчетливость, или пустота
В сущности, и те и другие руководятся одним правилом, различно применяя его; «или вы увидите кирпичи на стене и сумеете сосчитать их, или вы не увидите ничего, кроме мертвой плоскости», и голландцы дают вам кирпичи, итальянцы — ничего. Правило природы совершенно противоположное: «вы никогда не будете в состоянии сосчитать кирпичей, но вы никогда не увидите мертвой плоскости».
Возьмите, например, улицу посередине действительно великого пейзажа Пуссена (великого, по крайней мере, в отношении чувства), помеченного 260 № в Дёльвичской галерее.
§ 6. Примеры из произведений Никола Пуссена
Дома — мертвые четыреугольные массы с освещенной и темной стороной и с черными штрихами вместо окон. Нет даже намека на что-нибудь ни в одном из этих пространств. Освещенная стена — мертво-серая, темная стена — мертво-серая, окна — мертво-черные. Природа изобразила бы их далеко не так! Мы увидали бы висящую на стене кукурузу, и образа Богородицы на углах, и резкие, прерывающаяся широкие тени черепичных крыш, и глубокие края черепиц и голубей на них, и резкую римскую капитель, и полосы набитых тюфяков в окнах, и развевающиеся края штор. Тут было бы все не в таком виде, не похожее на кукурузу, или шторы, или черепицы не в такой форме, чтобы их можно было вполне понять или уловить, но это была бы неопределенная смесь желтых и черных пятен и штрихов, слишком тонких для того, чтобы глаз мог уследить их, микроскопических в их деталях, наполняющих каждый атом, каждую часть пространства таинственной неясностью, из которых само собой создалось бы общее впечатление правды и жизни.
Возьмите затем отдаленный город на правой стороне реки в картине Клода Брак Исаака и Ревекки в Национальной галерее.
§ 7. Из произведений Клода
Я видел много городов в своей жизни и немало рисовал их сам; я видел много крепостей, заключающих в себе не мало фантастического; они давали много новых идей, особенно в отношении пропорциональности, но мне не приходилось встречать города или крепости, составленные целиком из круглых башен различной высоты и величины, представляющих точные копии друг с друга и безусловно сходных по числу зубцов. Я слабо припоминаю. что, будучи четырехлетним мальчиком, я однажды нарисовал такую крепость на заглавной странице букваря, но почему-то достоинства и совершенство идеального рисунка не были оценены, и ни в чьих глазах ценность книги не возросла от этого заглавного украшения. Впрочем, я не стану оспаривать, что этот же идеал в том виде, в каком он встречается у Клода, имеет вполне возвышенный характер; рассмотрим лучше, как природа, если бы ей посчастливилось создать столь же совершенную выдумку, как она распорядилась бы ею в подробностях. Клод предоставил нам созерцать каждый зубец, и первое побуждение, которое мы чувствуем при взгляде на картину, это желание сосчитать, сколько всех зубцов. Природа представила бы нам своеобразную неопределенную неровность верхних линий; на основании опыта мы узнали бы, что они обозначают зубцы, но у нас явилось бы желание их создать, а не только считать. Стены пониже Клод изобразил однообразным серым цветом, в них нет никаких форм. В нем нельзя ничего ни увидеть, ни почувствовать, ни угадать; это — серая краска или серая тень (как хотите назовите ее), но ничего больше; природа позволила бы вам, даже заставила бы вас увидеть тысячи пятен и линий, ни одного из них вы не могли бы постигнуть и схватить вполне, но они все были бы характерны и различны между собой; свет, ударяющий в рассыпающийся камень, пустые тени волнующейся растительности, беспорядочные пятна — результат времени и непогоды, покрытые плесенью углубления, переливающиеся искрами оконные стекла, — все было бы тут; ничего нельзя было бы видеть отчетливо, ничего уловить, ничто не походило бы на себя самого, но все было бы заметно; мелкие тени, и искры, и черточки превратили бы все это цветное пространство в прозрачную, колеблющуюся, разнообразную беспредельность.
Возьмите далее одно из крайних расстояний Пуссена, например, в его картине Жертвоприношение Исаака.
§ 8. Из произведений Гаспара Пуссена
Оно — освещено, далеко, превосходно по тону и совершенно достаточно для того, чтобы обмануть невзыскательный глаз, для которого одинаковы все расстояния, и для того, чтобы доставить такому глазу удовольствие; более того, эта картина совершенна, мастерски сделана и безусловно правильна, если смотреть на нее как на эскиз, как на первоначальный план отдаления, который впоследствии предстоит отделать детально. Но мы должны помнить, что все эти сменяющиеся пространства серого и золотого цвета не представляют собой самого пейзажа, а способ передачи его — это не сущность, а только свет и тень; последние представляют собой именно то, что природа бросила бы на этот пейзаж, начертала бы на нем каждым своим облаком, но бросила бы играя, небрежно, как элементы, имеющие самое маловажное значение. Все ее старание, все внимание было бы направлено на то, чтобы выделить из-под них и сквозь них формы и характерные черты самого существенного, a те второстепенные элементы могут быть ценны только тогда, если они иллюстрируют, а не скрывают это существенное. На каждом бы из этих широких пространств она останавливалась бы, словно желая продлить удовольствие; на каждом крошечном расстоянии их она давала бы при этом новые уроки; она вливала бы в них всю свою изобретательность, пока ум не потерял бы ее, следуя за ней, следя за тем, как она то окаймляет темный край тени, словно бахромой, линией однообразных деревьев, то вдруг заставляет эту тень расплыться в дыхании тумана, то прерывает ее белым блестящим углом узкого ручья, то придает ей вид чего-то красивого, замкнутого, тающего,
