Так оно и вышло, если не считать Бутусова, у которого в те времена – да и после – все выходило наособицу. О предупреждении Слава просто забыл, переоделся, тщательно причесался и, недоумевая по поводу отсутствия остальных, одиноко тронулся домой через служебный вход. Где и вляпался в толпу враждебных металлу мужиков.
– Металлист? – поинтересовались мужики и приготовились Славу бить.
– Я что, похож на металлиста? – искренне удивился Слава.
Мужики присмотрелись: очень интеллигентный юноша... И отпустили Славу с миром. Испугался он уже в гостинице.
В начале марта по Свердловску прокатилась весть: приглашают в Питер с концертами, да не просто с концертами, а на выездной пленум Союза композиторов, где будут все советские “махры” от композиции, а играть придется чуть ли не с “Аквариумом”. Впечатление новость произвела ошеломляющее, рок-н-ролльная жизнь была напрочь парализована, все с жаром обсуждали – ехать или не ехать. Общественность разломилась на сторонников – кто помоложе и противников – кто постарше и поопытней. К слову сказать, те, кто постарше, к тому времени были в общем-то без работы, но зато с жаром запугивали молодых храбрецов, которым как раз было что показать.
Наусы оказались в эпицентре, поскольку выяснилось, что на собственно пленуме вкупе с “Аквариумом” выступать предстоит именно им. Сейчас трудно понять ту атмосферу, но это на самом деле было страшно. Тем более что Дима и Слава не очень-то в себя верили, Кормильцев не верил никому вообще, а друзья и приятели не хотели в них верить... Пантыкин, к мнению которого всегда старались прислушиваться, на каждом углу агитировал против, а сущая сумятица в головах началась с приездом Майка: он сообщил, что на сцене ЛДМ выступать нельзя ни с “Аквариумом”, ни с прочими ленинградскими супергруппами, потому что “они вас сделают”... Атмосферу нагнетали все подряд, включая людей посторонних; и все подряд боялись. Правдами-неправдами пытались “отодвинуть” от поездки Шахрина, хотя никто не знал, зачем, собственно, его вместе с “ЧайФом” отодвигать... Бутусова Белкин “уговаривал” чистой водкой, ему почему-то страшно хотелось ехать, хотя сам боялся, быть может, сильнее прочих.
3 апреля вылетели в Питер, пребывая в состоянии недоумения и нерешительности, в составе: “Hay”, Белкин и “ЧайФ”. По дороге бедокурили, подъехали на “Икарусе” к святому для каждого советского рокера месту по адресу: Рубинштейна, 13, где поблажили и пофотографировались, на ходу потеряв Белкина с Бутусовым, которых потом долго искали. В ЛДМ устроились по номерам, и в первый вечер никто – ко всеобщему изумлению – даже не напился.
Утром следующего дня началась форменная паника: потерялся еще и Лешка Могилевский. Должен был прилететь, но задержался по причине похода на какую-то свадьбу, где нарезался, и самолет проспал.
Тон задали “чайфы”, концерт происходил в 12.30 дня, народу набралось от силы ползала, но “чайфы” вышли на подвиг, и они его совершили. “Махры” в виде Бутусова, Умецкого и Белкина напряженно наблюдали из-за кулис, как встает на уши огромный, пусть полупустой ЛДМовский зал. “Махрам” становилось все тревожней.
Могилевский, играть которому предстояло и с “Hay”, и с Белкиным, приехал только в 6 вечера, в 20.20 начался концерт. “Нау”, Белкин, “Присутствие”. Еще перед началом возникло такое напряжение, что кончиться все могло чем угодно, сорваться мог каждый. На “Разлуке” зал сперва завыл, потом засвистел и вдруг грянул дурными овациями, масть пошла. После “Гуд-бай, Америки” в зале стояла форменная паника.
Счастливые наусы рванули переодеваться, им предстояло тут же выходить в белкинском составе. Лучше бы они этого не делали. Как бы то ни было Белкин провалился, и со страшным треском. А за компанию проваливаться пришлось Диме со Славой. Публика не рассмотрела в них только что покинувших сцену “Наутилусов” и почему-то на Диму обратилась праведным гневом в виде бутербродов с колбасой, которыми принялась в него кидаться. Колбаса была полукопченая, от чего не легче...
Со сцены уходили зашуганные, как после драки со старшеклассниками, а тут еще Шевчук подъехал, который сам буквально за полчаса до того провалился на собственном концерте, по поводу чего неслегка выпил. И устроил похохотать! Ревел: “Металлисты!” (одеяние у Белкина и правда было по непонятным причинам металлическое), швырял Белкина в огромное зеркало в коридоре, подвернувшегося Пантыкина треснул лбом в переносицу, только очки по коридору зазвякали, а Бутусова назвал отчего-то Борзыкиным, нежно обнял и аккуратно оборвал тому все пуговицы с пиджака. Из ЛДМа Шевчука уносили силой и на руках. Белкин исчез, в тот день никто его не видел. А Дима со Славой незамедлительно впали в прострацию.
Наутро – утро долгожданного пленума – они с пришлой девицей заперлись в номере и стали пить портвейн. Свердловская рок-н-ролльная делегация занервничала, попыталась было вернуть заблудших овец на путь истинный, но те решили всем доказать, что никакие они не овцы, с каковой целью стали швырять из окна восьмого этажа пустые бутылки, только что освобожденные от портвейна. У дверей номера за день перебывали представители рок-общественности обеих столиц плюс столицы Урала, администрация Ленинградского дворца молодежи, менты какие-то; бесполезно – “Наутилус” спьяну решил выдавать себя за “Варяга”. Но поскольку в закрытом помещении портвейн неминуемо должен был когда-нибудь кончиться, очухались примерно за час до концерта.
Отбиваясь от Кормильцева, который как раз окончательно проклял тот час, когда решился связать судьбу с алкоголиками, Слава с Димой неверной походкой тронулись на сцену. Там прохаживался благостный Гребенщиков и со всеми подозрительно вежливо здоровался.
Вокруг шли приготовления к ответственному концерту, на дверях торчали милицейские посты, нигде, никого и никуда не пропускали, в зале кучковались милиционеры и камеры телевидения... Тут концерт еще раз оказался под угрозой срыва: выяснилось, что остальным свердловчанам, включая самых-самых “махров”, не дали билетов. И рок-клубовцы вполне в комсомольских традициях этого заведения приняли коллективное решение – поставить организаторам ультиматум: или билеты свердловчанам, или играть не будем. Положение спас Илья, за что на него еще долго все обижались: поэт заявил, что плевать ему на всех, “Hay” будет играть в любом случае...
На сцене у Славы стало плохо с голосом, Слава все время мотал головой и пил воду, что немудрено после такой подготовки... Под сценой бродил, наливаясь мрачными предчувствиями, Давид Тухманов, он отвечал за мероприятие – маялся. В “Шаре цвета хаки” Слава забыл последний куплет, привычно дождался, когда музыканты бросят играть, подошел к микрофону и сказал: “Нельзя”. Зал решил, что дальше – и вовсе криминал, радостно зашевелился; телевизионщики заводили камерами; Тухманов вообще пропал... Худо-бедно доиграли, в зале творилось странное бурление, несколько затушеванное телевизионными софитами и камерами, с профессиональным, почти кагэбэшным любопытством шнырявшими по рядам, отчего становилось совсем неуютно.
Со сцены ушли, судорожно соображая, что же произошло: то ли провал, то ли еще что; но вслед за “Hay” рванули фотографы, радио, телевидение, просто журналисты, и примерно через полчаса до героев наконец дошло, что на самом деле приключился триумф.
Гребенщиков во втором отделении был велеречиво профессионален и неожиданно скучен, свердловчане даже растерялись; публика частично балдела, частично расползалась по фойе; композиторы размеренно перемещались в буфет.
Гвоздем вечера был “Hay”, и вбит этот гвоздь был прямо в пленум несчастных композиторов, что выяснилось на последовавшем в Зеркальной гостиной обсуждении, которое, впрочем, назвать таковым было трудно – композиторы молчали. Посеревший Тухманов сидел безразлично и даже чему-то улыбался. Постепенно, нехотя разговорились, возникали то музыковеды, лепившие нечто мутное, то какой-то рабочий, стихи читал... Во время выступления Гладкова на сцену выскочила Ната из “Зомби” и крикнула, что Тита забрали в ментовку. Началась паника, а Тухманов почему-то дал слово Родиону Щедрину. Тот вздохнул и сказал:
– А что?.. Все мы “скованные”. Я лично скованный...
Композиторы насупились.
Вечером в гостинице пошли разборки “против алкоголя”, с криками, с обвинениями, с доказательствами вреда водкопития... А когда пафос достиг вершины, Коля Грахов неожиданно предложил выпить. И выпили.
Почти сразу случился фестиваль в Новосибирске, выступили “Hay” отменно. А через день выяснилось, что Алика Потапкина забирают в армию. Пришлось срочно уговаривать и вводить в программу Володю “Зяму” Назимова. Впереди маячили стены Москвы.
Москва, город всяческими дарованиями обильный, в глубине своей коллективной души в собственные свои силы не очень-то верит, а потому поджидает искони какого-нибудь сибирского мужичину, который правде-матке вразумит без остатку, совокупно премного удовольствия доставив. Тут бы, кажется, и катить мужичью во стольный град, да вот беда: не всякого мужика столице надобно, всякие и так прут... Мужик Москве нужен особенный.
