не бывает столь заметным, как в тех случаях, когда оно соединяется с симметричностью;
§ 8. Разнообразие их форм
постоянное изменение формы в других облаках монотонно по своему несходству; различие не может поражать, когда нет никакой связи в нем. Но если в ряду перекрещивающихся облаков, пересекающих половину неба, все управляется одними и теми же силами и сообразуется с одной общей формой, если при этом все-таки существует резко обозначенное явное несходство между всеми членами огромной массы, один из них очерчен тоньше, другой сформирован нежнее, третий более изящно изогнут, каждый разбивается на различные и по форме и по числу групп, — тогда разнообразие вдвойне поразительно, так как составляет контраст с той совершенной симметричностью, в которую но входит как часть. Отсюда вытекает важное значение той истины, что природа никогда не дозволяет, чтобы хоть один член даже наиболее дисциплинированных групп ее облаков походил на другой; хотя все они имеют одно назначение и в крупных чертах все походят друг на друга, но из всех этих миллионов, пестрящих небо, каждый имеет свою особую красоту и характер, словно его задумали с особой мыслью, созидали особыми силами; вдобавок к этой беспрерывной изобретательности, проглядывающей в каждом члене каждой системы, мы находим отдельные облачные системы, пересекающие друг друга; гибкие линии смешиваются и переплетаются с непоколебимыми полосами; эти в свою очередь расплываются в виде размытых песчаных берегов, напоминающих морскую рябь и в виде клочков гонимой ветром неправильной пены; под всем этим массивные контуры низших облаков тяжело движутся сквозь неподвижные легкие верхние облака, обозначая одновременно и их высоту, и их покой.
Таковы главные свойства сферы верхних облаков; в настоящее время в нашу обязанность не входит вопрос о том, красивы ли они, ценны, производят ли впечатление,
§ 9. Отсутствие всяких попыток изобразить их в древнем пейзаже
а также открыть причины того довольно странного явления, что вся древняя пейзажная живопись, насколько мне помнится, представляет только один-единственный пример попытки передать характер этой облачной сферы. Этот пример — пейзаж Рубенса в нашей галерее; в нем пестрое или клочковатое небо изображено вполне правдиво и необыкновенно красиво. К этому можно, пожалуй, прибавить несколько задних планов в картинах исторических живописцев, именно в тех случаях, когда требовались горизонтальные линии, и небольшое число горизонтальных полос белого или теплого цвета пересекали ясную синеву. В этих случаях они часто бывают совершенными, и нам казалось, высота и покой могли бы показать пейзажистам, что следует кое-что сделать из верхних облаков. Но ни один из них не воспользовался этим указанием. У кого из них искать нам хотя бы самой слабой реализации тонкого и правдивого описания в «Excursion», описания, о котором уже упоминалось. «Лучи света то вдруг разбегаются от светила, то удаляются за горные вершины, то скрываются густым воздухом, то устремляются к самой вершине голубой тверди, высоко, в беспредельном пространстве; и множество мелких плавающих облаков, прежде чем зритель успеет уследить за их изменениями, пронизанные этими лучами сквозь свою эфирную ткань, загораются словно пламя; эти облака повисли, отделенные друг от друга, в виде бесчисленных форм, разбросанных по половине небесного свода, и они отражают и вливают друг в друга с расточительной щедростью яркие цвета, которые они впитали в себя из невидимого источника сияющего света, и не перестают получать вновь и вновь. Что бы ни развертывали небеса, все отражала влажная бездна, только отражала с возвышенной гармоничностью».
Когда мы читаем эти строки, только одного мастера творения приходят нам в голову, только он один объяснил нам забытое верхнее небо;
§ 10. Напряженное и неустанное изучение их Тернером
это — его специальная, любимая область; он подстерегал каждое видоизменение его, передавал каждую фазу, каждую черточку; в каждый час дня, в каждое время года следил он его страсти, перемены, и он приносил все это вниз, на землю, и раскрыл миру второй апокалипсис Неба.
Из тех картин Тернера, в которых он одновременно стремился выразить и ясность неба, и интенсивность света, едва ли найдется хоть один пример, где он не воспользовался бы этими облаками, и в то же время нельзя найти двух картин, в которых бы он воспользовался этими облаками одинаково. Иногда они теснятся вместе в массах перемешивающегося света, как например, в Шейлоке; каждая частица, каждый атом служат одному делу — постоянному выражению медленного движения, которое так прекрасно отметил Шелли: «При первом слабом свете начинающегося дня массы густых, белых, клочковатых облаков плывут вдоль гор частыми вереницами, подгоняемые медленным, ленивым ветром».
Иногда они смешиваются с самим небом и только местами чувствуются благодаря лучу света, вызвавшему их к жизни из туманного мрака, как напр, в Меркурии и Аргусе; иногда, в тех случаях, где следует передать величие покоя, они являются в виде нескольких отдельных одинаковых, округленных хлопьев, которые кажутся повисшими неподвижно в глубокой синеве зенита, причем каждое из них похоже на тень другого, как в картине Акро-Корине; иногда они рассеяны в виде огненных летучих обломков, причем каждое горит с особой силой, как в Темерере; иногда они словно ткани вплетаются в волокна промежуточной темноты, тают в синеве, как в картине Наполеон. Но во всех этих случаях тонкое искусство мастера придает каждому атому массы облаков его собственный характер и выражение. Хотя они бесчисленны, как листья, но каждое имеет свою освещенную часть, свою тень, свое отражение, свою особую своеобразную форму.
Возьмите, например, иллюстрированное издание роджерсовых поэм [52], откройте 80-ую страницу и заметьте, как все свойства, отмеченные мною на верхнем небе,
§ 11. Его виньетка: Восход солнца на море
