переданы здесь с правдивостью зеркала: длинные линии параллельных полос, нежные изгибы, происходящее от ветра, который, судя по положению паруса, дует с запада, необыкновенно резкая обозначенность всех краев, обращенных к ветру, и неясность всех противоположных, расплывчатость полос, переходящих в круглые массы, и, наконец, непостижимое разнообразие, которым придана особая своеобразная форма каждому члену массы; и не только своеобразная форма, но и округленность, и существенный характер сохранены даже в тех случаях, где приходилось выражать облако на пространстве, едва равном волоску. Сверх этого всего заметьте меняющиеся признаки, указывающие расстояние и глубину: вы можете смотреть насквозь, переходя от одного облака к другому, и при этом вы будете чувствовать не только, как они удаляются к горизонту, но и как они тают в небесных глубинах; каждый промежуток наполнен чистым воздухом, и все части пространства так расплываются, колеблются и переполняются и в своей изменчивости, и в своем покое, что, глядя на них, вам кажется, будто лучи устремляются все выше и выше в свод света и бледная полоса горизонтального пара расплывается от облака, пересекаемого этим светом. Понаблюдайте за ближайшим восходом солнца при облачном небе, поднесите упомянутую виньетку к окну, сверьте ее с облаками самой природы, и среди последних вы найдете формы и места, которые не просто похожи на части нашего рисунка, но прямо их оригиналы. И с кем, кроме Тернера, можно произвести такой опыт? Разве можно проделать это с Клодом, и его чистый четырехугольный ярд синевы с круглыми, белыми, плоскими, однородными облаками поставить рядом с пурпурной беспредельностью природы, с ее бесчисленными массами теневых линий, с этими волнующимися хлопьями, с этим туманом, колеблющимся, словно складки покрывала? Разве можно произвести подобный опыт с Пуссеном и его массивные перекладины, плотные и твердые, с колесницей и четырьмя лошадьми поставить рядом с нежными формами, которые заканчиваются нитями, слишком тонкими для того, чтобы глаз мог их заметить, и сотканы из такой тонкой ткани, что самые ранние звезды сияют сквозь них? Разве можно проделать это с Сальватором, поставив его массу грубого подвижного фабричного дыма рядом с тихими и спокойными полосами, которые остановились в небе, словно они никогда его больше не покинут?
Мы видели только что, как пользуется Тернер верхними облаками с резкими краями, когда он хочет передать полную прозрачность воздуха.
§ 12. Как он пользуется областью «cirrus» для выражения тумана
Но в предыдущей главе было доказано, что солнечные лучи или то, что кажется ими, тем яснее обозначены в своих краях, чем туманнее воздух, так что определеннее всего они бывают в комнате, где носится наибольшее количество пыли. Следовательно, в только что упомянутой виньетке, где приходилось передавать прозрачность, хотя и имеется сияние света, но лучи лишены определенности; чувствуется намек на них, но вы не заметите ни одного резко обозначенного края льющихся лучей; небо просто в одном месте сияет больше, чем в другом. Посмотрим теперь, как поступает Тернер, когда ему нужен туман. Откройте 193-ью страницу той же книги, именно «Альпы на рассвете». Здесь он снова пользуется областью «cirrus», но ее облака не имеют резко выраженных краев; эти облака клочковаты, смешиваются друг с другом, хотя в каждом обозначена его особая форма, и они снова тают, но исчезая не в сильном свете, как в другой гравюре, а в таинственном, колеблющемся, тенистом небе; и хотя свет проникает все это небо насквозь, вы, однако, постигаете, что каждая частица его насыщена паром. Заметьте особенно полуобозначенные формы даже там, где небо наиболее ясно, именно позади снеговых гор. Как же очерчены у него лучи? Нет больше неопределенных, льющихся, трепещущих лучей, каждый резко и ясно обозначен и ограничен определенной тенью; обратите особенно внимание на резко очерченные линии в верхних облаках; заметьте, наконец, различие в манере обрисовывать фигуры, которые здесь туманны и плохо различимы, похожи только на тени, хотя они близки и крупны; между тем в предыдущей виньетке фигуры ясно видны глазу, хотя они удалены настолько, что могли бы казаться точками.
Разве не изумительно это неизменное соответствие во всех пунктах, эта концентрация всех фактов, имеющих отношение к сказанному выше, это неусыпное внимание к целому замыслу и системе природы, внимание, наполняющее каждую часть, каждое пространство картины той совокупностью признаков, которая явилась бы перед нами в самой природе,
§ 13. Согласованность во всех мелких чертах его картин
явилась бы тем полнее и глубже, чем большими знаниями мы обладаем, чем больше проявляем мы внимания? Я мог бы исписать целые страницы о каждом изображении неба и указывать в каждом новые истины. В Гавре, например, в Реках Франции мы имеем новое явление, касающееся облаков «cirrus», именно, они так бледны и прозрачны, что их нельзя отличить от синевы неба (это часто случается), кроме места течения луча; последний, впрочем, не освещает их краев, — так как эти облака недостаточно плотны, чтобы отражать свет, — но проникает всю их сущность и делает их на своем пути плоскими светящимися формами, совершенно и быстро пропадая по своим краям. Таким образом, потребовался бы отдельный трактат для каждой его картины, чтобы сделать вполне понятными новые явления, которые он трактовал и объяснял. Но раз выяснив главные характерные черты этих облаков, мы можем предоставить читателю открывать их всюду, где они встретятся. Несколько прекрасных и характерных примеров таких облаков дал Стенфильд, хотя он не решается пользоваться ими в большом числе; он неудовлетворителен в тех утонченных свойствах формы, которые невозможно никак объяснить на словах, но, может быть, мне удастся в следующих частях моей книги иллюстрировать их кистью посредством простых контуров в большом масштабе, выбрав формы облаков у различных художников.
О цветах этих облаков я говорил раньше (§ 7 этой главы), но хотя я упоминал об их чистоте и яркости, я едва ли в достаточной мере указывал на их разнообразие.
