Впрочем, Барсуков помнил, какой поистине глубокой дырой, оторванной от цивилизации, был Автовокзал до постройки нового здания.
Сейчас всё выглядело культурно, современно и на удивление благополучно. Он обошёл оба этажа, не понимая, что ищет. Кассы, магазинчики, валютный обменник, туалет (на первом), зал ожидания и кафешка (на втором)… На весь многомиллионный город этот Автовокзал был один-единственный. Существовало, правда, несколько филиалов и пунктов отправки, разбросанных по разным районам, однако вряд ли его посылали туда.
Барсуков чувствовал себя натуральным дураком.
Он прошёл здание насквозь и оказался на заасфальтированном поле. Солнце жарило не по-майски, город дышал в лицо пылью. Далеко сзади, с той стороны вокзала, неумолчно ревели моторы. А здесь был маленький оазис тишины. По левую руку обнаружился отстойник для автобусов, чуть дальше — гостиница «Киевская», пятиэтажный кубик с претензией. По правую руку — автобусные остановки с навесами, ларьки с выпечкой и напитками, несколько забегаловок сомнительного вида; отсюда же убегал узкий проулок, ведущий в трущобы старого города с бесчисленными проходными дворами. Барсуков постоял, осматривая все эти достопримечательности.
— Что я здесь делаю? — произнёс он вслух.
Думал, никто не слышит. Ошибался.
— Тяжёлый случай, мужик, — посочувствовали ему. — С перепою, что ль?
Возле стеклянных дверей сидел нищий в инвалидной коляске, грелся на солнышке. Безногий. А у Барсукова видок и вправду был нездоровый: болезнь, переживания, усталость — всё вместе. Пешком, вот, пёрся от метро.
— Не с перепою, а с перепугу, батя, — ответил он.
И вдруг заметил…
В картонной коробке для мусора, поставленной возле ларька с шавермой, рылась девочка.
Он двинулся к ней, ускоряясь и ускоряясь, пока не сорвался на бег. Знакомая куртка, знакомые джинсы с обрезанными штанинами… Кроссовки с веревками вместо шнурков… Она? Неужели — она?!!
— Привет, — тронул её Барсуков за плечо.
Беспризорница вскинулась и спрятала за спину пустую бутылку из-под пива, как будто кто-то собирался отнять у неё добычу. Постреляла глазами по сторонам, выбирая, куда бежать.
Живая, из плоти и крови. Он-то думал — призрак. Это в лучшем случае. В худшем — глюки и пора в психушку. Оказалось, она существует…
Это был шок.
— Вот и встретились, Мотылькова, — сказал Барсуков через силу.
Она смотрела настороженно, выжидающе. Привычно тряхнула кистью свободной руки, проверяя, на месте ли бубенчик… такой знакомый, такой жутко знакомый жест…
— Ты чего?
Она отпрыгнула на два шага и замерла на полусогнутых. Кошка, готовая сигануть при первом признаке опасности. Барсуков растерялся:
— Придуриваешься? Это ж я!
Не узнавала. Очевидным образом — не узнавала его. Без обмана, без притворства; ребёнку так не сыграть.
Он подался в её сторону, но даже одного этого намерения хватило, чтобы она сорвалась с места и скрылась за ближайшим павильоном. Выждав, не погонятся ли, высунула мордочку уже из-за другого угла.
Подкатил нищий в коляске:
— Ты чего хочешь, мужик?
А правда, чего Барсуков хотел? Объяснил бы ему кто-нибудь…
— Родственницу ищу, — сказал он, поддавшись внезапному импульсу. — Сбежала из приюта.
— Нашёл?
— Вроде как да. Вон, — Барсуков показал.
— «Вроде как»… — Убогий оскалился беззубым ртом. — Понимаем. И кто она тебе?
— Племянница.
— Ах, племянница! Купи Птахе шоколадку, страсть как их любит. Тогда и убегать не станет.
— Нет, вы не подумайте чего плохого…
— Здесь, милчеловек, думают желудком, иначе долго не протянуть. Всё остальное хорошо. Если ты нашёл своё счастье — не забудь его сначала покормить… и про друзей не забудь.
— Конечно, — Барсуков торопливо сунулся в поясную сумку, достал сотенную и положил калеке в приготовленную для этого шапку. — Здоровья тебе, батя.
— Спаси тебя Господи, милчеловек, — покивал тот и перекрестил его быстрым заученным жестом. Огляделся и прошептал: — Если пристанет кто — больше «пятихатки» не давай. Ну, «штука» — красная цена.
— Спасибо, учту, — удивился Барсуков, хоть и мало что понял. — Ты ведь тут свой, да? Скажи, а эта девочка, Птаха… Она всегда такая странная?
— Так дурочка она.
— Дурочка?!!
Сказать, что Барсуков был потрясён, — ничего не сказать.
— Ну да, дефективная. Почти не разговаривает. А что?
— Я помнил её совсем другой… Ночует на вокзале?
— Вокзал на ночь закрывается. На Тамбовской есть дом на расселение, пустой. Там — большинство наших. Вообще-то Птаха прибилась к нам не так уж давно…
— В марте, я знаю.
— Так ты, это, без балды? Родственничек?
— Да, — твёрдо произнёс Барсуков. И сам на секунду поверил в это. — Долго не был в городе. Приехал, а мне заявляют — ребёнок в бегах. Жалко девчонку, и без того несладко живётся…
— А чего несладко-то?! — неожиданно вскипел калека. — Другим сладко, что ль? В воровство её не вовлекают, ну просят иногда отвлечь клиента, чепуха! У ларьков всегда жрачка остаётся. Опять же в гостинице ресторан есть, к нам как раз ихний зад выходит. В мусорке иногда такие стоки бывают, хоть банкет устраивай!.. Вот ты называешь меня батей, а знаешь, сколько мне лет? Двадцать шесть! И кому из нас «несладко»?
— Извини, — сказал Барсуков. — Тебя тоже жалко.
— Пошёл ты в жопу, интеллигент.
— Просто я очень волнуюсь, — сознался Барсуков.
* * *
Девочка грызла шоколадку торопливо и жадно, как хомяк, искоса посматривая на доброго дядю. Боялась, что отнимут. Обёртку она сразу выбросила, а плитка в грязных ручонках таяла, пачкалась.
Временами взгляд её казался осмысленным и совсем не детским… точно таким, как тогда. В эти секунды Барсуков вздрагивал и всматривался в неё — снова и снова.
Нет. Показалось. В глазах её были только тоска и недоверие. Не мудрость, а всего лишь страшный жизненный опыт…
Когда с лакомством было покончено, он спросил:
— А ты знаешь, кто я такой?
Фраза была тошнотворно фальшивой и смутно знакомой: то ли из кино, то ли ещё откуда. Девочка молчала. Она была занята: облизывала грязные пальцы.
— Я брат твой.
И мир на секунду застыл. Застыли пальцы ребёнка, затвердел воздух. Произнесённое слово повисло между людьми, как мост над пропастью.
Брат…
Девочкин взгляд метнулся по лицу Барсукова и юркнул в сторону, как испуганный зверёк.
— Пойдёшь со мной? — он протянул ей руку.
Она осталась неподвижна. Смотрела в землю, напряжённо сведя брови: о чём-то думала. Внезапно решившись, вытащила из глубин куртки сложенную бумажку — из тайника за подкладкой. Развернула. Это оказалась фотография, старая, почти стёршаяся.
Губы, измазанные шоколадом, шевельнулись:
— Мама… — Она потыкала пальчиком. — Папа…
Барсуков посмотрел. Женщина и мужчина. Женщина незнакома, но мужчина… Барсукова прошиб пот. Не может быть, не бывает такого…
Медленно, как в трансе, он достал блокнот, вынул оттуда мятую карточку, подобранную на детской площадке, — ту, что порвал и выкинул Василий. Сравнил. Человек, которого девочка назвала папой, был постарше, в свитере и без галстука. Заметно подержаннее молодого красавчика с порванной фотографии… но это был один и тот же человек! Несомненно.
Девочка тоже посмотрела, тоже сравнила…
Что же получается? У Птахи и Василия — общий отец?
Барсукову стало плохо. Он поискал, куда присесть, и не нашёл.
Что матери разные — это понятно, мужик бросил жену с сыном, сбежал из провинции, нашёл новую женщину, заделал ей дочь. По всей видимости, умер, то ли до, то ли после рождения ребёнка. Замёрз по пьяни на улице, сказала Мотылькова, — та Мотылькова, вышедшая из ночных кошмаров. А эта проблемная и бесприютная девочка, глядящая сейчас на Барсукова с немым восторгом, значит, сводная сестра белкинского сожителя? Василий — брат её? Но ведь ревнивый урод похоронил себя заживо, нет его больше… Барсуков, покусившись на чужую женщину, лишил сироту единственного родного ей человека…
Вот она, разгадка.
Мозаика сложилась. Разрушив что-то, мы берём на себя последствия того, что разрушили.
Непонятно лишь, чьей волей всё-таки явлена была спасительница, она же посланница… или не было никакой посланницы? Ни к чему трогать высшие силы, достаточно человеческих. Кто знает, на какие чудеса способен отчаявшийся ребёнок, сам того не подозревая…
Барсуков сел на корточки и притянул к себе девочку. Она с готовностью прижалась, обхватив его слабыми руками. Он изучающе взглянул ей в глаза. Она пугливо спрятала лицо… Да ну, что за ерунда, одёрнул он себя, стряхивая наваждение. Тоже, нашёл ребёнка-индиго! Воспламеняющую взглядом, гы-гы. Нормальная беспризорница с кучей страхов, ошалевшая от радостных новостей, грязная, вонючая и кругом беззащитная. Так ли важно доискиваться до причин сегодняшней встречи?
