Третьего дня я виделся с Флобером. И даже дал ему Ваш адрес. Мне кажется, он совсем оправился, по крайней мере, по внешнему виду. Он едет в Швейцарию. Досадно, что никто из друзей не решается отговорить его браться за этот роман. Боюсь, его ждут одни только неприятности. Ах, как правильно он поступил, когда вернулся к изображению мира чувств!
В ожидании того дня, когда я смогу лично пожать Вам руку, еще раз хочу поблагодарить Вас и высказать Вам свою признательность.
Преданный Вам.
Не откажите в любезности приобрести для меня экземпляр русского перевода «Добычи».
Париж, 9 октября 1874 г.
Дорогой друг!
Я не писал раньше потому, что боялся огорчить Вас, находясь под отвратительным впечатлением от первых репетиции.[91] Теперь дела пошли на лад, если не считать того, что один актер никак не годится для моей пьесы, а я вынужден его оставить. Я сильно оплошал, одобрив пробы некоторых актеров на роли. Советую Вам быть неумолимым при распределении ролей в Вашей комедии. Стоит пойти на поводу у Веншенка, и он подсунет Вам исполнителей, от которых так просто не отделаешься.
Впрочем, зайду к Вам и расскажу все обстоятельно — мой пример может быть полезен Вам; и все-таки, повторяю, я доволен. Веншенк ангажировал одного малого, который подошел необыкновенно, да и труппа хоть и не блещет талантами, но старается вовсю. Загвоздка здесь в том, что моя пьеса требует хорошего исполнения. Не скрою от Вас, трушу чертовски. Предчувствую, что с треском провалюсь.
Но хватит обо мне. Я снова осведомлялся у Веншенка о Вашей премьере[92] и был весьма удивлен, услышав, что Ваша комедия не пойдет тотчас после моей. Черт знает что творится в этих проклятых театрах. Веншенк собирается сделать широкий жест, возобновив постановку «Шпагоглотателя»[93] Эдуарда Плувье, который, говорят, умирает с голоду. И только после него наступит Ваша очередь. Это весьма неприятно, ибо тогда мне будет не совсем удобно беспокоить Вас ради моей премьеры; я все же уведомлю Вас о дне премьеры, а Вы приезжайте только в том случае, если это не помешает Вашей работе.
Пока затрудняюсь сообщить Вам точные числа. Пьеса «Происшествия», которую будут ставить перед моей, пойдет не ранее, нежели 20–25-го числа. Если она будет иметь успех, меня отодвинут бог знает насколько, ну, а если она провалится, сразу же пойду я. Кроме того, неизвестно, как долго будут играть мою комедию. Что же до «Шпагоглотателя», он получит ровно тридцать представлений, ни больше, ни меньше. Однако все слишком неопределенно, чтобы точно предугадать, когда начнутся репетиции Вашей пьесы. В театре именно это и приводит меня в отчаяние: постоянная неопределенность во всем.
На Вашем месте я написал бы Веншенку и потребовал соблюдения очереди, разумеется, если Вам небезразлична задержка на целый месяц. Я говорил Веншенку, что буду писать Вам, и Вы можете на меня сослаться. В любом случае по приезде в Париж не ходите к нему, прежде чем не повидаетесь со мною: я дам Вам несколько полезных советов.
Ох, сколько хлопот, дорогой друг, ради ничтожного результата. Самое скверное — сражаться в столь неблагоприятных условиях; каждый день с часу до четырех я скрежещу зубами от досады. Мечтаешь создать нечто оригинальное, а получается водевиль.
Преданный Вам.
Я обедал с Тургеневым, он чувствует себя лучше.
Париж, 12 ноября 1874 г.
Я не забыл Вас, дорогой друг, а только ждал, когда обстановка прояснится, чтобы сообщить Вам более точные сведения. В воскресенье театр Клюни был полон, пьеса имела шумный успех, весь вечер стоял сплошной хохот, но в следующие дни зал снова опустел. Итак, мы не зарабатываем ни гроша. Я это предсказывал, уже со второго спектакля я предвидел финансовый крах. Неудача объясняется рядом причин, которые я изложу Вам обстоятельно. Более всего меня мучает то, что из пьесы можно было бы выжать хоть сто представлений, это угадывается по тому приему, который оказывает ей публика. А меня не сыграют и двадцати раз, я провалюсь, критики будут торжествовать; это, повторяю, единственное обстоятельство, которое меня волнует.
Вам уже известно, какой ушат брани вылили на меня? Меня уничтожили, мне еще не доводилось наблюдать такого взрыва ярости. Сен-Виктор, Сарсе, Ларуна особенно отличились. И как Вы были правы, когда в день премьеры сказали мне: «Завтра Вы будете великим романистом». Все они заговорили о Бальзаке и расхваливают меня за книги, которые сами же до сих пор разносили в пух и прах. Как это противно, омерзение душит меня, эти людишки безмозглы в той же степени, что и злы.
Короче, Вы можете собираться в дорогу. Моя пьеса будет идти только до 20-го, и в конце следующей недели Вам предстоит читать Вашу. Да, вот еще что: хотя Веншенк рассчитывает на «Шпагоглотателя», я полагаю, он не заработает на сей старомодной мелодраме и гроша, так что Вы получите самое большее месяц на подготовку пьесы. Хватит ли Вам этого времени? И стойте на своем в отношении исполнителей. Я слышал, что велись переговоры с Лесюэром, но неизвестно, подписан ли контракт; о мадемуазель Клебер мне не говорили ничего обнадеживающего. Об этом мы еще потолкуем.
До скорого свидания, дорогой друг, и будьте сильнее меня; у меня такое чувство, что я дал обвести себя вокруг пальца.
Ваш.
24 ноября 1874 г.
Дорогой друг, не сомневаюсь, что Вы поступили мудро. Но, признаться, мне жаль, что так вышло, ведь для нас было очень важно доказать свою правоту.
А потом, зачем Вам понадобилось отдавать Вашу рукопись Перагалло! Разве Вы недостаточно взрослый, чтобы передать ее Монтиньи собственноручно? Ведь у Вас был такой прекрасный предлог: он не дал Вам Лесюэра, вот Вы и пришли к нему за Лесюэром. Впрочем, наверное, тому были свои причины, которых я не знаю. Мне любопытно узнать все подробности этой истории. Вы мне расскажете в воскресенье.
Пребываю в миноре, не стану от Вас скрывать. Я повержен, а Вы не в состоянии отомстить за меня, — что за неудачная зима!
Сердечно преданный.
1875
© Перевод Р. Горохова
Сент-Обен, 9 августа 1875 г.
Дорогой друг!
Я нахожусь в глуши, на морском побережье, куда мне пришлось привезти жену, потому что летом в Париже она тяжело болела. Целых два месяца она провела в постели. Просто беда, да и только. Надеюсь, что морской воздух пойдет ей на пользу. Местность здесь отвратительная, но море чудесное и ветер напоен ароматом.
Перед отъездом хотел зайти к Вам попрощаться, но мне не удалось выкроить для этого часок-другой свободного времени. Вы извините меня, правда? Эта проклятущая жизнь с нами не церемонится.
Итак, пишу Вам, чтобы справиться о Ваших делах, сообщить о своих и сказать, что я занимаюсь Вами. Я собираюсь засесть за большой очерк о Ваших романах, который будет напечатан в России[94] в следующем месяце. Ваши романы я привез с собой, но у меня нет «Сестры Филомены» и «Шарля Демайи»; «Сестра Филомена» совсем свежа в моей памяти, а вот о «Шарле Демайи», которого я только перелистал однажды вечером у друзей, у меня смутное представление. Будьте так любезны, вышлите сразу по получении этого письма не книгу, а краткий пересказ интриги, всего несколько слов о сюжете. Этого мне будет достаточно. Я просто перепишу.
Кстати, Вы, конечно, и не подозреваете, что в России, в журнале, для которого я пишу, скоро опубликуют перевод «Жермини Ласерте».[95] Роману будет предпослан перевод моей статьи, напечатанный в свое время в «Салю пюблик». Об этом я узнал от одного русского.
Не знаете ли Вы, что с Флобером? Мне передавали, что у него тоже были всякие огорчения. Я пишу ему. Значит, жизнь никого не радует! Я здесь, у моря, испытываю постоянную тоску. Вот какие мы все несчастные!
Итак, рассчитываю получить от Вас нужную мне короткую аннотацию. Если из Петербурга мне вернут рукопись, то зимою я Вам покажу, что я написал о Вас. Я намереваюсь подробно разобрать все ваши произведения. В Париж вернусь, очевидно, только в конце сентября.
Искренне Ваш.
Мой адрес: улица Дюн, 53, Сент-Обен-сюр-Мэр, через Люк-сюр-Мэр (Кальвадос).
Сент-Обен, 8 сентября 1875 г.
Дорогой господин редактор!
У меня к Вам есть одно предложение, и я прошу Вас ответить как можно скорее, согласны Вы на него или нет. Дело заключается в следующем.
Я только что закончил роман «Его превосходительство Эжен Ругон» — шестой из моей серии «Ругон-Маккары». Действующие лица принадлежат к высшим политическим сферам Второй империи: депутаты, сенаторы, министры, крупные государственные чиновники; главные сцены происходят на фоне заседаний Законодательного корпуса, церемонии крестин наследного принца, осенних празднеств в Компьене, совещаний министров в Сен-Клу и т. д. Думаю, что среди написанных мною книг — это одна из самых любопытных по своим в высшей степени современным и натуралистическим приемам изображения; к тому же она открывает новую область для романа. Я предвижу, что вокруг публикации этой книги поднимется шум.
