С завтрашнего дня я снова остаюсь здесь один. Мы, впрочем, сделаем все возможное, чтобы ускорить мое возвращение во Францию, не дожидаясь решения Кассационного суда. Исход чудовищного дела Пикара позволяет мне надеяться на это. Вы, конечно, правы: мне здесь живется очень спокойно, я защищен от ударов и острых переживаний. Но мне уже невмоготу терпеть это тоскливое существование вдали от борьбы и от всех, кого я люблю. Я готов даже рискнуть своей победой, лишь бы увидеть вас всех, — если это не сочтут слишком неосторожным.
В общем мне работается недурно. Я очень радуюсь всему происходящему и нахожу даже, что гнусности, направленные против Пикара, и есть то последнее преступление, которое было необходимо, чтобы вызвать наконец возмущение всех честных людей Франции. После этого, я надеюсь, бандитам уже не миновать каторги. Покуда что обнимаю Вас, дружище, и прошу поцеловать от моего имени Вашу жену и Джейн.
Воскресенье, 11 декабря 1898 г.
Ну, дружище, вот и Вас вынесло в бурное море политики! Я прочел в «Орор», что Вы председательствуете на собраниях, на которых приветствуют Пикара и голосуют за упразднение военных советов. Кто бы мог сказать, что мы способны на такое, мы, столь презрительно взирающие на уличную толпу с высоты нашего литературного утеса? В конце концов мы станем солдатами революции, не иначе.
Вы счастливы, что имеете возможность быть в Париже, в гуще борьбы. А я вот здесь изнемогаю оттого, что нахожусь в обстановке покоя и безопасности. Но мои друзья, узнав о моем желании вернуться, пишут мне из Парижа перепуганные письма. Они говорят мне, что здесь надо считаться не только с моей личной безопасностью, но и с успехом нашего дела, которое я, вернувшись сейчас, наверняка погублю.
Так что я вынужден провести еще несколько недель в моем монастырском затворничестве, не видя ни живой души и по целым дням не раскрывая рта. Но, по крайней мере, у меня здесь есть счастливая возможность работать в ничем не тревожимом одиночестве, и я ее использую в полной мере; это — единственное, что спасает меня, помогает мне смиряться со своим положением и не чувствовать себя совсем уж несчастным.
Я страдаю лишь от разлуки со всем, что люблю. Всем сердцем и всеми помыслами я там, с вами. Здесь у меня есть один-единственный друг — это роман, над которым я сейчас работаю, он товарищ что надо. Я его дописал почти до половины, и это стоило мне немалых сил, ибо роман мой — изрядная глыбища, целый мир; такую глыбу разом не своротишь. До скорого свидания, друг мой, — надеюсь, что так оно и будет, — и деритесь хорошенько, скорее побеждайте, чтобы я мог пораньше вернуться. Вы сумели вызволить из тюрьмы Пикара, сумеете вызволить и меня.
Все это, разумеется, между нами, дружище. Об этом письме — никому ни слова, так как я хочу оставаться мертвым для Франции, пока в ней не победит справедливость.
Нежно поцелуйте за меня Вашу жену и детей; обнимаю Вас по-братски…
Понедельник, 23 января 1899 г.
Дорогой собрат и друг, даю Вам любые полномочия, какие только можно себе вообразить, и притом очень тороплюсь, так как хочу, чтобы эти несколько строк ушли как можно скорее.
Соучастие полковника Анри[153] — в тот день, когда оно будет доказано — прольет яркий свет на все дело. Ваши доводы, Ваши аргументы не выходят у меня из головы. Вы почти убедили меня, настолько Ваша гипотеза удовлетворяет требованиям моего рассудка. Это должно быть именно так, ибо это объясняет все. Вы не можете себе представить, как горячо я желаю, чтобы вещественные доказательства были найдены, — ведь в этот день, только в этот день, наша бедная Франция наконец-то избавится от ужасного кошмара.
Я еще не получил Вашей книги. Как счастливы будем мы, если Вы когда-нибудь приедете сюда повидаться с нами!
Весь Ваш.
Четверг, 2 февраля 1899 г.
Дорогой старый друг, не сердитесь, что я так долго собирался Вас поблагодарить за Вашу прекрасную, теплую речь. Я много работаю, немного устал, а уединение заставляет меня желать еще большего уединения, а также покоя и забвения всего окружающего. Вот почему я стараюсь писать как можно меньше.
И все-таки Вы говорили обо мне от всего сердца, которое я хорошо знаю: ведь, как сказал Флобер, Вы — «надежный старик», вернейший из верных друзей. Ваш банкет в Леваллуа очень меня растрогал. Прошу Вас от моего имени поблагодарить всех тех, кто выказал ко мне расположение. В общем, это настоящий успех, и я обязан им Вам. От этого он еще более мне приятен.
Время ужасное, гнусностей в Париже становится все больше. Я продолжаю верить в Истину и в Справедливость, но думаю, что мы идем к самым мрачным осложнениям. Пусть они пеняют на себя — революция приближается.
Я здоров, работаю и жду.
Обнимаю всех Ваших и нежно обнимаю Вас, мой добрый старый друг.
Воскресенье, 12 февраля 1899 г.
Благодарю, дорогой друг, за сведения, которые Вы мне прислали. Я медлил с ответом, ожидая Фаскеля, чтобы узнать, что мне сообщит он. Он был у меня вчера днем и повторил лишь то, о чем Вы уже рассказали мне в своем письме. Как видно, Лабори по-прежнему полон уверенности в конечном результате, какова бы ни была юрисдикция. Он считает, что только какой-нибудь чрезвычайный акт насилия может помешать торжеству истины. Должен признаться, что меня преследуют самые мрачные предчувствия. То, что творят эти бандиты, нельзя делать без твердого намерения довести подлость до конца. Чтобы умертвить правосудие, они пойдут на все, даже на убийство. Мой разум еще хочет надеяться, но внутренний голос кричит, что это наивно и что надежно и устойчиво все, кроме справедливости и логики, которые могли бы вернуть нашей стране здоровье и силу. И вот я жду катастрофы — не знаю сам, какой именно, — катастрофы, которая поглотит нас всех.
Из ведения Уголовной палаты дело изъято. Не знаю точно, чем это угрожает торжеству истины. Знаю только, что этот новый закон исходит от вашего доброго правительства, что бандиты встретили его воплями радости, и этого вполне довольно, чтобы я преисполнился недоверия. Почему им так этого хотелось и чего они от этого ждут? Есть ли у них веские основания радоваться? Окончательно ли наше поражение, — я хочу сказать, поражение права и чести Франции? Когда Вы увидите наших друзей, которые лучше осведомлены, спросите их об этом от моего имени, узнайте и о составе трех палат, и об истинном духе, который там господствует, и о том, каково же будет их решение. А потом понемногу информируйте и меня. С моей стороны это не простое любопытство, а желание иметь возможность предусмотреть события и прийти к определенному выводу.
Не надо слишком завидовать моему спокойствию, друг мой, не надо мечтать уединиться, уйти в пустыню, как это сделал я. Ваши страдания примут другую форму — только и всего. Чтобы перестать страдать, мне пришлось бы наглухо закрыть свою дверь и не впускать в дом свежий воздух, но вот этого я не могу сделать.
Мы с женой часто дружески вспоминаем вас обоих и мысленно общаемся с вами. Какое несчастье, что Ваша жена заболела. Тяжело, когда ко всем бедам прибавляется еще и нездоровье; нам тоже немного знакомы эти досадные осложнения — жена моя снова сильно простудилась и не выходит из дому. Да, от судьбы не жди пощады.
Мы нежно обнимаем вас обоих.
Четверг, 16 февраля 1899 г.
Дорогой собрат и друг, спешу написать Вам и настоятельно попросить никому не давать моего адреса. У меня есть основания предполагать, что некоторые из Ваших лондонских друзей хотят увидеться со мной и собираются обратиться к Вам с просьбой помочь им и этом. Но я твердо решил замкнуться в своем уединении и никоим образом не нарушать его. Итак, молчание и полная тайна.
То, что происходит, возмущает меня и глубоко огорчает. Я провел ужасную неделю и убежден, что они доведут свое чудовищное преступление до конца. Моему изумлению нет границ. Как сможет великая нация жить рядом с другими народами после этого открытого, выставленного напоказ злодеяния?
Мне смертельно грустно, дорогой друг, и я думаю, что Вы разделяете со мной мое скорбное чувство — такое чувство, словно все мы потеряли близкое существо.
Жена шлет Вам наилучшие пожелания.
Воскресенье, 19 февраля 1899 г.
Дорогой господин Воган, благодарю за ту лестную для меня настойчивость, с которой Вы предлагаете приступить к печатанию «Плодовитости». Разумеется, мы придем к соглашению. Несколько дней назад мой издатель, г-н Э. Фаскель, посетил меня, и я как раз просил его договориться с Вами относительно печатания этого романа.[154] Он должен зайти к Вам от моего имени.
