Владимир Набоков - Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Слова «assez mauvaises» <«довольно непривлекательные»> — явно дипломатический ход, поскольку между Осиповыми и Пушкиным существовала сердечная дружба, не говоря о любовных отношениях.

С этим письмом небезынтересно сопоставить письмо, полученное Пушкиным несколько ранее из Александрии близ Белой Церкви, имения Воронцовых, от Александра Раевского, написанное 21 авг. 1824 г.: он оставил Одессу дней через десять после отъезда Пушкина в Михайловское. Имя пушкинской героини — «Татьяна» — условно обозначало Елизавету Воронцову.

«Je remets à une autre lettre le plaisir de vous parler des faits et gestes de nos belles compatriotes; présentement je vous parlerai de Tatiana. Elle a pris une vive part à votre malheur, elle me charge de vous le dire, c'est de son aveu que je vous l'écris, son âme douce et bonne n'a vu dans le moment que l'injustice dont vous étiez la victime; elle me l'a exprimé avec la sensibilité et la grâce du caractère de Tatiana».

<«Откладываю до другого письма удовольствие рассказать вам о происшествиях и черточках из жизни наших прекрасных соотечественниц; а сейчас расскажу вам о Татьяне. Она приняла живейшее участие в вашем несчастии; она поручила мне сказать всем об этом, я пишу вам с ее согласия, ее нежная и добрая душа видит лишь несправедливость, жертвой которой вы стали; она выразила мне это со всей чувствительностью и грацией, свойственными характеру Татьяны»>.

Письмо Татьяны, несомненно, должно было быть известно Раевскому, и, таким образом, написано до отъезда Пушкина из Одессы.

Имеется еще и четвертая претендентка, согласно некоему Д. Дарскому, версия которого обсуждалась и была отвергнута темным холодным вечером в Москве 21 дек. 1922 г. Обществом любителей российской словесности, героически заседавшим посреди мрака и холода ленинского режима. Дарский считал ножки XXXI и XXXIII строф принадлежащими «компаньонке» («dame de compagnie») двух барышень Раевских, вышеупомянутой татарке Анне Ивановне (фамилия неизвестна).

Мое окончательное мнение таково: если пара ножек, воспетых в XXXIII строфе и принадлежит конкретному лицу, то одна из них должна быть присуждена Екатерине Раевской, а другая — Елизавете Воронцовой. Другими словами, крымские впечатления августа 1820 г. и порожденные ими стихи (написанные, предположительно, 16 апр. 1822 г.) были превращены на второй неделе июня 1824 г. в строфу «Онегина», отразившую одесский роман.

Кстати, подобные забавы на морском берегу были в то время модным развлечением. «Одним из первых наслаждений, которое я испытал, — пишет Шатобриан в 1846 г. („Замогильные записки“ под ред. Мориса Левайяна [Париж, 1948], ч. 1, кн. 1, гл. 7), — было противоборство со штормящим морем, игра с волнами, которые то отступали передо мной, то устремлялись за мной на берег».

3–4 Бегущим бурной чередою / С любовью лечь к ее ногам. Читатель, знающий русский язык, заметит здесь великолепное сочетание звукоподражательных аллитераций.

Ср.: Бен Джонсон, «Рифмоплет», IV, VI (расставание Юлии с Овидием):

Ср.: Томас Мур, «Любовь ангелов», строки 1697–1702:

(Я обнаружил, что эти строки цитируются в рецензии на «Любовь ангелов» Мура и «Небо и землю» Байрона в «Эдинбургском обозрении», XXXVIII [февраль 1823 г.], 38; на с. 31 говорится, что поэзия Байрона — «порой смертоносный анчар» [«Antiaris toxicaria», Лешено де Ла Тур, 1810]. Довольно любопытно, что парафраза строк «exhausted slaves / Lay down the far-brought gift, and die» <«Владыкам так Востока раб / Приносит дар — и умирает!»> имеет место в предпоследней строфе пушкинского стихотворения «Анчар». См. коммент. к строфе L, 10–11).

Упоминаниями о волнах, целующих ноги, изобилует английская поэзия; приведем еще один пример. В байроновском восторженном описании (1816) Кларан в «Чайльд-Гарольде» (III, С: «Кларан! Любовь божественной стопой тебя прошла»), где Бессмертная Любовь странным образом отождествляется с чувствами Юлии и Сен-Пре у Руссо, оставшимися после них на возвышенностях Швейцарии, есть строки (CI, 5–6):

Ножки и волны соединяются также у Ламартина в «Озере» (сентябрь 1817 г.):

у Гюго в «Печали Олимпио» (1837):

Как известно русским комментаторам, литературная реминисценция здесь (оборачивающаяся, как мне представляется, одной из намеренных литературных пародий, несколько примеров которых в «ЕО» являют собой первые четверостишия некоторых строф) — из «Душеньки»:

«Душенька» — большая, написанная ямбическими строками разной длины поэма, которую ее автор Ипполит Богданович (1743–1803) дорабатывал на протяжении нескольких изданий (1783–99) после того, как в 1778 г. появилась первая «книга» под названием «Душенькины похождения». Она написана во фривольной французской манере того времени по следам повести Лафонтена, о любви Психеи и Купидона. Ее легкие четырехстопники и блестящий юмор предвосхищают стихи молодого Пушкина. «Душенька» — важный этап в развитии русской поэзии; ее простодушные разговорные интонации оказали влияние также на непосредственных предшественников Пушкина — Карамзина, Батюшкова и Жуковского. Думаю, Грибоедов тоже отчасти обязан ей своим стилем. В свое время поэму переоценили, затем же недооценивали в глухие, начатые известным, но бездарным Виссарионом Белинским годы гражданственности в критике (см. также ком-мент. к главе Третьей, XXIX, 8).

Ср.: «L'onde, pour [Vénus] toucher, à longs flots s'entre-pousse / Et d'une égale ardeur chaque flot à son tour / S'en vient baiser les pieds de la mère d'Amour» <«Морской прилив, чтобы коснуться [Венеры], перекатывается большими волнами, / И с равным рвением каждая волна / Стремится поцеловать ноги матери Амура»>, — последние строки второй стихотворной интерлюдии книги первой «Любви Психеи и Купидона» (1669) Жана де Лафонтена (1621–95), заимствовавшего «conduit» <«построение»> и «фабулу» из французского перевода «Метаморфоз», известных также как «Золотой осел» (кн. IV–VI) Люция Апулея (р. ок. 123 г. н. э.), бурлеск которого он смягчил «badineries galantes» <«галантными шалостями»> и прозаическим здравым смыслом, столь дорогим его веку «bienséance», «goût» и «raison» <«приличия», «вкуса»… «разума»> — этой бесплодной троицы. (Написав свой комментарий, я заметил, что Г. Лозинский кратко пишет о том же в своих комментариях к парижскому изданию «ЕО» 1937 г.).

Тема, которую использовали Лафонтен и Богданович, представляет собой аллегорический эпизод о Психее и ее возлюбленном — сыне Венеры, Купидоне из кн. IV–VI «Метаморфоз» (в 11 кн.). В кн. IV этого слабого романа есть небольшая сцена, где ласковые волны устремляются к Венере, которая касается их розовыми ступнями, поднимаясь в свою морскую колесницу среди плещущихся тритонов и наяд.

5–6 Как я желал тогда с волнами / Коснуться милых ног устами! <«Comme je désirais alors avec les vagues effleurer ses chers pieds de mes lèvres!»>

В компилятивной романизированной биографии, банальной и изобилующей ошибками («Pouchkine», в 2 т., Париж, 1946), Анри Труайя пишет по поводу этого эпизода (I, 240):

«Очарованный образом этой пятнадцатилетней девочки, играющей с волнами, Пушкин написал обращенное к ней сентиментальное стихотворение:

Странно, что княгиня Мария Волконская, цитирующая в своих французских мемуарах эти стихи по-русски, забыла, что это — отрывок из «ЕО» (глава Первая, XXXIII, 5–6); еще более странно, что этого не знает Труайя. Но то, что мисс Дейч, которая перевела «ЕО» на английский язык (1936), не узнала цитату и перевела строки, переложенные Труайя[26] на французский, как:

— совершенно непостижимо, если не увидеть в этом некую поэтическую справедливость, ибо мисс Дейч так отошла от оригинала и исказила XXXIII строфу главы Первой, что даже сама была не в состоянии отождествить ее с (слегка измененной) цитатой у Труайя. В ее «переводе» 1936 г. читаем: