Житкову нужно, чтобы у читателя мускулы напряглись, пальцы шевелились, когда он читает рассказ.
Капитан в «Механике Салерно» ждёт рассвета, чтобы перевести пассажиров на плоты. Он ходит по палубе, меряет температуру горящего трюма. Температура повышается. «Капитану хотелось подогнать солнце. Вывернуть его рычагом наверх».
В рассказе «Николай Исаич Пушкин» ледоколу грозит гибель. Он «влез носом на лёд и стал, тужился машиной. И капитан, и помощник, сами того не замечая, напирали на планшир мостика, тужились вместе с ледоколом… Два раза ещё ударил в лёд капитан и запыхался, помогая пароходу».
Эта физическая выразительность, с которой Житков передаёт ощущения взволнованных людей, способна и у читателя, увлечённого рассказом, вызвать непроизвольное мускульное усилие.
Точность описаний Житкова — результат не только мастерского владения словом, но и таланта видения, наблюдения.
Вспомним его «Рассказы о животных». Цитировать их трудно — надо было бы перепечатывать рассказы целиком, например классический рассказ «Про слона». Читатель получает, прочитав пять страничек, точное, полное представление о повадках и характере слона. Только ли? Нет, мы знакомимся с бытом трудовой индийской семьи, показанной без всякой экзотики, что для литературы того времени, когда писался рассказ, редкость. Мы видим индусов в будничной работе. И о слоне рассказано именно в этом плане — как он помогает своим хозяевам, какой слон хороший и добрый труженик.
Каждое движение слона подмечено и передано с педантичной точностью, его целесообразность объяснена простыми словами, без малейшего резонёрства.
«Смотрим, слон вышел из-под навеса, в калитку — и прочь со двора. Думаем, теперь совсем уйдёт. А индус смеётся. Слон пошел к дереву, оперся боком и ну тереться. Дерево здоровое — прямо всё ходуном ходит. Это он чешется так вот, как свинья об забор.
Почесался, набрал пыли в хобот и туда, где чесал, пылью, землёй как дунет! Раз, и ещё, и ещё! Это он прочищает, чтобы не заводилось ничего в складках: вся кожа у него твёрдая, как подошва, а в складках — потоньше, а в южных странах всяких насекомых кусачих масса.
Ведь смотрите какой: об столбики в сарае не чешется, чтобы не развалить, осторожно даже пробирается туда, а чесаться ходит к дереву».
Внимательность наблюдений и выразительная точность описаний распространяются у Житкова и на людей, и на их работу, и на природу. Из этой внимательности описаний возникает ещё одно качество его рассказов: познавательная их ценность. Ненавязчиво и спокойно, не затягивая рассказа, сообщает Житков множество сведений, нужных и хорошо запоминающихся.
В новелле об утопленнике мимоходом, но очень дельно и с исчерпывающей ясностью рассказано, как надо спасать утопающих и откачивать их.
«Морские истории», если выбрать оттуда все сведения о кораблестроении, о вождении корабля, об обязанностях матросов, капитана, о честном отношении к работе, окажутся своего рода краткой энциклопедией морского дела.
Такие же энциклопедические сведения найдёт читатель и в «Рассказах о животных». Про слона, про волка, про обезьянку, про мангусту рассказывает Житков всё, что о них надо и интересно знать. Он показывает животных в работе, в решении трудных задач, в обстоятельствах, когда природные их свойства выявляются ярче всего.
Но Житков умеет дать познавательный материал, изложенный интересно, увлекательно и без всякого сюжета.
Он был одним из создателей советской научно-художественной литературы, осуществивших высказанный Горьким принцип: «В нашей литературе не должно быть резкого различия между художественной и научно-популярной книгой».
Точнее говоря, Житков был одним из немногих в то время писателей, которые своими произведениями дали Горькому основание сформулировать этот принцип.
Рассказов о технике у Житкова много. Он писал и про электричество, и про книгопечатание, и про кинематограф, и про пароход, и про многие другие вещи.
К. Федин вспоминает:
«Однажды, для одного рассказа, мне понадобилось получше узнать, как делаются бочки. На лестнице Дома книги мне встретился Борис Степанович. Он спросил, что я делаю, и я сказал ему насчёт бочек.
— Не помню сейчас книжек о бондарном деле, но когда-то сам был знаком с ним, — сказал он. — Вот послушай.
Мы отошли в сторонку, и тут же, на площадке лестницы, я узнал подробности о заготовке клёпки, обручей, обо всех инструментах бочара, обо всех трудностях, опасностях, болезнях и обо всём восторге бочоночного производства. Житков говорил с таким увлечением и так наглядно объяснял набивку обручей на клёпку, что я почувствовал себя перенесённым в бондарную мастерскую, слышал стук и гул работы, вдыхал аромат дубовой стружки и готов был взяться за горбатик, чтобы немножко построгать вместе с замечательным бондарем Житковым.
Так он знал десятки ремесел».
Вот этот аромат работы, восторг труда и созидания сумел Житков перенести и в свои книги.
Он прожил большую, сложную жизнь. Был штурманом дальнего плавания, занимался естественными науками, был инженером-кораблестроителем. В литературу пришел Житков поздно, уже немолодым человеком, с большим запасом точных знаний и наблюдений, с пониманием правильного отношения человека к труду и с очень молодым темпераментом, глубоким стремлением рассказать детям про всё, что он видел и узнал.
Почти в каждой книге, посвящённой работе или истории вещей, находит Житков новый способ рассказать занимательно, весело и понятно всё, что нужно знать про ту отрасль техники, которой он посвятил своё произведение.
«Пароход» — тема, родная Житкову и как инженеру-кораблестроителю и как штурману. Свободно ориентируясь в материале, Житков излагает его своеобразно и с большим мастерством. Особенность этой книги в том, что ничего как будто не рассказано «подряд». В лёгкой, непринуждённой беседе переходит Житков от описания работы капитана к анекдоту о пьяном пароходе, от увлекательного рассказа о чистке палубы к трагическому случаю, который произошёл от чрезмерной чистки.
Разговор идет о мелочах, занимательных, но словно бы случайных, вразброд рассказанных. А когда прочтёшь книгу, оказывается, что получил отчётливые, ясные знания и о пароходе, и о корабельных механизмах, и о кораблестроении, и о портовой службе, и об огромной ответственности команды, и о винте, якоре, и о том, какой пароход для какой службы удобнее.
Забавные и печальные случаи, умело распределённые по страницам книги, оказываются такими многозначительными, когда на следующих страницах поймёшь, для чего они рассказаны, что запоминаются навсегда и живой эпизод неразрывно связывается в сознании с тем, ради чего он рассказан.
Иначе построена книга о типографии — «Про эту книгу». Там всё рассказано «подряд». На первой странице — факсимиле рукописи этой самой книги. Потом говорится, как пошла она в набор, как набиралась, версталась, корректировалась, печаталась, брошюровалась, даже как понёс автор свою рукопись в редакцию и потом переделывал её. Рассказывая о каждом производственном процессе, Житков показывает, какие забавные несуразицы получались бы, если эту операцию пропустить, и читатель легко, весело запоминает последовательность работ.
Житков в своих научно-художественных книгах не уменьшал искусственно объём сведений из-за того, что рассказать о том или другом детям трудно — он не избегал сложных тем. В старых научно-популярных книгах для детей пропуск того, о чём нелегко рассказать просто и понятно, был самым обычным способом обходить трудности изложения. Житков считал бы такой пропуск недобросовестностью писателя. Больше того, как раз эти-то сложности его и привлекали, тут-то он и мог проявить свою литературную изобретательность, своё мастерство.
Он в познавательных книгах шёл по тому же пути, который избрали все передовые советские писатели, работающие в детской литературе: трудное становится доступным, если достаточно ясно понимает автор свой предмет и работает не только над поисками простого и ясного языка, точных сравнений или образов, но и — прежде всего — над поисками верного замысла книги, формы произведения, с наибольшей эмоциональной силой и точностью выражающей тему.
В тех немногих случаях, когда Житков убеждался, что не может достаточно интересно и ясно рассказать всё, что считает нужным для раскрытия темы, не находил удовлетворявшей его формы, он откладывал осуществление замысла, пока эта форма не будет найдена.
В рассказах о технике Житков всегда идёт от простого к сложному — он как бы повторяет вкратце путь научной и технической мысли, которая на протяжении десятилетий или веков привела к изобретениям, поднимающим на новую ступень материальную культуру человечества. Разрешена одна проблема — возникает другая. За ней — третья. Каждое изобретение — результат не одного усилия творческой мысли или удачной находки, а цепи последовательных открытий, постепенного накопления знаний, опыта и потом гениального вывода из них.
