какой почве вырос женевский филантропический цветок. Бесспорная здесь примесь фальши и лицемерия слишком хорошо объясняется историческим прошлым и духовной атмосферой города. Однако и женевское лицемерие есть только особый тип более общей, христиански окрашенной лицемерности. Если последняя так модернизировала себя в новое время, что прикинулась гуманной, то ведь примешивание кажущейся гуманности, как и подсовывание слова филантропия, прямо относятся к составным частям всего этого орудия лжи и обмана.
Мы здесь, разумеется, анализируем только среду женевских филантропов, которые занимались подготовкой конвенции, но не факт самого договора государств. Этот последний, совершенно независимо от мотивов инициативы, которые в конечном счете значения не имеют, все же принес с собой несколько выгодных постановлений, хотя постановления эти, опять-таки, не нужно ни переоценивать, ни толковать в смысле гуманности. Взаимно согласились на некоторые исключения в области враждебных действий. Ввели пощаду раненых и мест их лечения, так же, как своего рода иммунитет врачей и всего связанного с их деятельностью. При всем том, однако, не сделали ничего больше, кроме того, что война стала несколько более удобной и была снабжена некоторым кажущимся смягчением её ужасов. Но в общем война осталась тем, что она есть, и несколько ограничений её неистовства в сравнении с массой остающихся ужасов имеют лишь ничтожное значение, граничащее с нулем. Объявлять это чем-то очень значительным, как будто бы наступила эра действительной гуманности, значило бы подделать существо дела и даже скомпрометировать ту небольшую полезность, которая тут имеется, филантропствующим святошеством.
7. Женевская конвенция создала некоторое полуправо в той области, которая по природе своей противна праву. Война не может быть не чем иным, кроме того, что Макиавелли называл зверским способом посчитаться друг с другом; мы еще более резко оттеняем это, напоминая, что человек по природе и вследствие культуры может играть роль не только зверя или сверхживотного, но и прямо роль сверхзверя. И потому если в такого рода поведении появляются отдельные небольшие, выгодные для обеих сторон, послабления, то надо остерегаться думать тотчас же, что сверхзверь переродился. Нет, он остается верен своему типу и только прибавляет к нему некоторую утонченность. Дуэль, очевидно, несравненно больше считается с уставами, но ведь ни один рационально мыслящий человек не станет ради этого утверждать, что дуэль из грубого и ограниченно-тупого средства посчитаться друг с другом превратилась в гуманный и филантропический институт. Небольшое количество полуправа, которое в ней воплощено, имеет значение только условного урегулирования насилия.
Обычаи же собственно войны остаются еще неизмеримо далекими от сравнительного приличия обычной обстановки дуэли. Рыцарства тут не найдешь и следа; наоборот, скорее имеет место противоположный принцип, а именно вместо равенства вооружения – использование всякого рода фактических преимуществ в смысле солнца и ветра, а также всякого выгодного местоположения и просто случая. Подобную форму ведения войны нужно, разумеется, признать в её области просто рациональной и не противоречащей дурному духу самого дела, тогда как в обычаях дуэли получается некоторый комизм: с одной стороны, твердо держатся зверского способа посчитаться друг с другом, а с другой – вводят до известной степени справедливое урегулирование и особенно большую заботу о быстрой помощи раненому, при этом то обстоятельство, что на дуэли противник, приведенный в неспособность к дальнейшей битве, перестает быть объектом дальнейшего нападения, немного похоже на принцип, на основании которого раненные на войне не должны быть объектом неприятельских действий.
Если филантропия не представляет собой ничего верного в области собственно конвенционного права, то в качестве вспомогательного аппарата, основанного на добровольности, она принимает, большей частью, еще менее хорошего обещающий характер. Если бы государства прямо сами позаботились о достаточной помощи, то не имели бы никакого смысла общества помощи, которые позволили пожаловать себя, в виде украшения, знаком Красного Креста. Они служат только затычками при недостатке государственной помощи. А где посылкой таких групп и снаряжений занимаются лица и общества из нейтральных государств, там все оказывается еще более проблематичным; ибо навязчивость лиц, стоящих вне воюющих сторон и прикидывающихся совершенно бескорыстными филантропами, если бы ей дать полную волю, привела бы к отменному хаосу. Ведь и без того всегда нужно глядеть, чтобы под маской добровольной помощи не прокрался шпионаж!
Однако же главную характерную черту, которую мы хотим здесь выдвинуть, нужно искать в другом месте. Несомненно, достойно уважения, если семьи и публика для массы сыновей, стоящих на поле битвы, и для других родственников готовы принести всякие добровольные жертвы, и государственная система призрения уже привыкла рассчитывать на такие экстренные добровольные приношения. Конечно, было бы лучшим порядком, если бы не добросердечие и способность на жертву давали источник и определяли меру таких добровольных приношений; лучше было бы, если бы это бремя было переложено иным порядком, равномерно и в виде обязательства, на все население, т. е. лежало бы на общем налоговом фонде. Но тогда получилось бы возрастание военных штатов, а ведь и без того уже необходимо умерить их все растущее распухание. Насчитанная поэтому на свойства некоторой части человечества, спекуляция на добровольное даяние будет средством, более легко достигающим цели.
Кроме указанной, весьма понятной государственной спекуляции, существует еще другая, идущая от профессионально заинтересованных элементов общества; она-то и пускает полным ходом всю добровольность, чтобы не сказать – принуждает к ней. Все, кто лично на продолжительное время пристраиваются к снаряжению врачебного персонала и к посылке средств для ухода за больными и ранеными или только желают зарекомендовать себя особыми услугами, заинтересованы в том, чтобы добрая воля публики проявилась как можно шире. В этом отношении можно было бы говорить о филантропии профессии и наживы, а у некоторых лиц, пожалуй, даже о филантропии тщеславия.
Всегда ли доходят до соответствующих войсковых частей и идут ли на пользу раненых все добровольные даяния в виде одежды и припасов, которые должны служить для особенного ухода за ними, об этом имеется несколько внушающих сомнение сведений из самых различных стран и с различных театров войны. Уже во время войны 1870 года было констатировано, что иногда некоторые элементы вспомогательного персонала жили явно роскошно и очевидно не забывали себя в поедании самых изысканных питательных и лакомых припасов. Но оставим в покое филантропические наслаждения рыцарей и дев Красного Креста; мы заботимся здесь о достаточном понимании того, что более или менее всегда происходит, когда публику хотят воодушевить или приманить для какой-нибудь цели к пожертвованиям.
Какие бы ни делались тут дела, хорошие или дурные, получают ли значение и распространяются ли в прессе пустые предлоги или достаточные причины для таких дел, – для знатока слишком часто ясны пружины мнимо-незаинтересованной деловитости, обнаруживаемой при этом: все дело в том, чтобы
