сквозь пальцы заправил таких прекрасных по цели учреждений проходило как можно больше ценностей и денег. Контроль, устанавливаемый для того, чтобы не слишком много из этих денег и ценностей прилипало к пальцам, слишком часто бывает недостаточным, даже прямо иллюзорным. Кто однажды разглядел это, тот будет остерегаться следовать побуждениям и призывам, афиширующим какие-нибудь благодетельные цели или иные бескорыстные вещи. В нашу еврейскую эпоху и ввиду совершенно оевреенной прессы в случаях подобного рода уместна особенная, даже, по моим личным впечатлениям, абсолютная сдержанность. Всякий грош, данный под влиянием таких побуждений, умеренно выражаясь, выброшен в такое место, где то, что потом случается с ним, или совершенно, или по большей части невозможно проконтролировать.
Я не имею намерения без всяких ограничений полностью приписывать указанное выше социальное зло добровольной филантропии на войне. Для меня важно только несколько умерить ореол, которым усиленно окружаются названные вещи. Кое-какая польза получается ведь даже от рук, которые сами по себе не слишком-то полезны. Механизм интересов, даже себялюбивых и несправедливых, бывает иногда полезен, и потому, при случае, даже самая неискренняя или ложными мотивами обставляемая филантропия может дать в результате кое-что хорошее.
Но смотря на дела не с внешней их стороны, мы должны остерегаться приписывать таким действиям особенно высокие и действительно гуманитарные свойства.
8. Если бы война возникала только вследствие таких споров, при которых добрая вера и предполагаемое право были бы действительно руководящими точками зрения, то прибегание к силе до некоторой степени все же и тогда оставалось бы уклонением от действительного права; но тогда не было бы недостатка в мере и ограничении неприятельских действий. Кто приходит к необходимости силой настоять на своем праве, тот не может иметь за пределами этого права никаких дальнейших притязаний, кроме разве возмещения какого-нибудь экстренного вреда, причиненного ему врагом, и некоторого удовлетворения за личную обиду. Но подобного рода естественные требования остаются далеко позади того, что обычно присваивает себе победитель. Если ему не мешает угрожающая вмешательством ревность других государств, победитель исчерпывает свои притязания во всей достижимой для него мере. Самое приятное для него, если противника можно совершенно ослабить, уничтожить, т. е. уничтожить по крайней мере в смысле продолжительного угнетения.
Отчего происходит эта безмерная тенденция к решению споров путем войны? Просто оттого, что мотивы войны, в принципе и по правилу, оказываются отнюдь не справедливыми, но, как мы объяснили выше, в основном своем типе определяются хищничеством и властолюбием. Для подобных вещей, разумеется, не существует других границ, кроме тех, которые определяются игрой сил. Расширение государства, династического или республиканского – все равно, следовательно, также и прямая алчность племен к взаимному угнетению, – вот что является главным побуждением к войне. Последнее представляет собой организованный коллективный грабеж. А чтобы видимость получилась иная, на передний план выдвигаются немногие правовые точки зрения, какие можно подыскать к случаю и то большей частью лишь искусственно. В новое время редко кто хочет прослыть виновником войны и потому старается наперед уже взвалить на другую сторону ненависть за инициативу, ставя ее в такое положение, что ей приходится объявить войну, т. е. первой выступить в роли нападающего или как-нибудь иначе, но в том же смысле. Конечно, этот новейший обычай говорит за то, что война уже много раз была обесславлена, и что она искренно надоела подлинным лучшим элементам народным, которым она менее всего выгодна, но которые должны больше всего внести в нее своей крови и имущества.
Тем более понятно, что война и почти на войне лишь основанное так называемое международное право стремятся окружить себя всяческой лицемерной видимостью, особенно же – ореолом культурной славы. Первоначально, в Средние века, напирали прежде всего на религиозную пропаганду, чтобы под своего рода покровом и под предлогом спасения души заниматься главным делом – грабежом и достижением господства. В новейшее время на первый план выдвигаются представления о культуре и гуманности, которые и должны помочь оправдать самые отвратительные мерзости. Конечно, подлинных понятий о гуманности и культуре тут не имеется; вместо них подсовываются двусмысленные половинчатые понятия, в которых внешности культуры сочетаются с внутренней низостью.
Ко всему этому недоставало только, чтобы война и её главное творение – так называемое международное право – принципиально приняты были под крыло филантропии. И без того все воители несут на устах своих мир. По их пониманию, война только средство, чтобы достигнуть мира, и до высшей степени возросшая готовность к войне имеет поэтому задачей, предупредительными или дополнительными мерами, охранять мир или приводить к нему войну. Подобным же образом и все дряхлые призывы к разоружению и мирные аллюры, исходящие со стороны отдельных государств вроде Англии и России, всегда грубейшим образом сами опровергали самих себя противоположным на самом деле поведением. Внешнее поведение, значит, здесь безразлично. Ни в коем случае не отказываются от принципа грабежа и господства. Если бы плодами этого принципа можно было воспользоваться без риска войны, тогда, конечно, мир был бы приемлем даже для тех, кто живет войной, ибо тогда, не пуская в ход оружия и не рискуя жизнью, можно было бы использовать иные методы грабежа, обогащения и достижения власти.
Евреи, сбегающиеся на вечные мирные конгрессы, прикидываются тоже филантропами. Они не только могут обойтись без войны, но имеют даже повод смотреть на нее, как на опасного конкурента их воюющего пронырничества и барышничества. Следовательно, мотив их кажущейся мирной филантропии в корне дурен. Должна остаться только одна единственная метода ограбления и порабощения народов, а именно их собственная. Прямое применение военного аппарата есть то, чего евреи никогда не умели делать, да и теперь не умеют. Поэтому они по возможности стремятся исключить вооруженное столкновение, чтобы заполучить для своего способа действий самую широкую монополию в национальном и интернациональном смысле.
Теперь видно, как нужно во всех направлениях бороться с филантропией и сроднившимся с ней лицемерием, о чем обыкновенно никто не думает. Интересующий же нас род военной филантропии имеет свойство, которое мы до сих пор не выдвигали, но которое в высшей степени характерно. Именно эти филантропы всегда служат только каким-нибудь носителям власти. Например, гвардия Красного Креста держится всегда если не официально, то, во всяком случае, официозно, и добровольные побуждения опасаются действовать в какой-либо иной области, кроме области, где имеет место обычная война государств. Филантропы стараются только шнырять между ногами власть имущих. Им даже и в голову не приходит, например, направить свое внимание также и на гражданскую войну. Это действительно значило бы уж слишком гуманничать! И в таком направлении весьма предусмотрительно еще не появилось никаких женевских затей. При кровавых уличных схватках, несравненно превосходящих по жестокости
