Шура четко осознает и достойно находит свое место в жизни, какие бы перипетии ей ни грозили, и несмотря на то, что в конфликте победителем выходит Просвирняк, его победа — победа временщика. Недаром в финале повести мы видим Шуру, освещенную свежим летним солнцем, рядом с природой, с пчелами, цветами; в Шуре сильно единство, родство с миром. А рядом с такими, как Просвирняк, освещенный искусственным светом голой лампочки, все живое меркнет, съеживается, вымирает: после них остается обществу выжженная пустыня, как после Андрея, героя-«победителя» из рассказа Л. Петрушевской (даже комнатные цветы не выдерживали и погибали рядом с ним). Если у Просвирняка вместо лица — набор масок, то Шурино лицо по мере нарастания конфликта делается «все озареннее и свободнее».
Вроде бы банальный сюжет: городской человек на службе, поиски «места под солнцем»… От делового человека эпохи НТР, на которого возлагались большие надежды, проза перешла к безыллюзорному изображению тех опасностей, которые таятся в приспособленце новейшей формации, человеке, который не столько работает, сколько использует свое место. Это социальное предупреждение литературы. Оно в высшей степени своевременно.
1983
…И В ЛЮБВИВалерия. Вот что ты больше всего любишь?.. Ну что?
Зилов. Что я люблю? Дай подумать.
А. Вампилов. «Утиная охота»
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви…
М. Ю. Лермонтов. «Дума»
Было время, когда прямо на улицах продавались прекрасные книги, когда на месте небоскреба «Интурист» стоял двухэтажный домик, знаменитый своим букинистическим магазином; когда филологи с Моховой смело забегали в «Метрополь» на чашку кофе. Это было время, когда мою маму вызывала в школу учительница русского языка и литературы по поводу внеклассного чтения ее дочери, предпочитавшей «Не хлебом единым» другим произведениям, рекомендованным по списку литературы для шестого класса. Это было время, когда сердца зрителей равно завоевывала скуластенькая Лолита Торрес в «Возрасте любви» и загримированный под простачка Николай Рыбников в «Весне на Заречной улице», заново открывшей истину о том, что учительница может полюбить рабочего, что любовь не знает образовательных и прочих цензов. И прозаики тогда писали о любви. О любви, прощаясь с жизнью, писал Константин Паустовский, о любви писал Юрий Казаков в лучших своих рассказах; о любви написал вдруг даже Леонид Леонов, в принципе от этой темы писатель далекий: о чем, как о несостоявшейся, несбывшейся любви, «Evgenia Ivanovna»? Хлынувший в литературу свет любви засвидетельствовал не только высвобождение чувств, но и серьезные сдвиги в общественном сознании.
Но времена, как известно, меняются. Хорошую книгу на прилавке магазина днем с огнем не найдешь — так выросли читательские потребности. Прозаики и даже поэты, как утверждают критики, перестали писать о любви. И только простодушный зритель продолжает валом валить на «Вокзал для двоих», открывший — в который раз! — потрясающую истину о том, что в тяжелую минуту жизни музыкант может полюбить официантку, ибо ее чувства надежнее чувств эмансипированной современницы.
Самая знаменательная статья о любви в литературе, появившаяся в отечественной критике, — «Русский человек на „rendez-vous“». Но Чернышевский не эмансипирует любовь от социальных вопросов своего времени, а, напротив, находит причинно-существенную связь и взаимообусловленность общественного и эмоционального начал в поведении личности. Попробуем пойти этим путем и мы.
О любви «сорокалетние» пишут мало. Торжествует новый тип героя — рационалиста, боящегося довериться собственному чувству. Открыл этот тип для нашей текущей литературы драматург Александр Вампилов. Именно он представил четкий рисунок нового «героя нашего времени» (так, в кавычках, определяет Зилова В. Распутин в своем предисловии к сборнику пьес А. Вампилова). В авторской ремарке к пьесе «Утиная охота» говорится: «Зилову около тридцати лет, он довольно высок, крепкого сложения; в его походке, жестах, манере говорить много свободы, происходящей от уверенности в своей физической полноценности. В то же время и в походке, и в жестах, и в разговоре у него сквозят некие небрежность и скука, происхождение которых невозможно определить с первого взгляда».
Зилов умен и циничен, добр — и равнодушен, силен — и слаб. Физическая полноценность, врожденное чувство свободы, большая человеческая одаренность — все это было дано Зилову. Ему чужда лживость окружающих его отношений, все кажется ему фальшивым, неверным, трясинно-зыбким, в каждом явлении он видит его омерзительную изнанку. Зилов берется драматургом вроде бы вне широких социальных связей, вне своего социального статуса; и тем не менее очевидна социальная обусловленность появления его — и не просто как характера, а как типа!
«Если разобраться, жизнь, в сущности, проиграна», — звучат лейтмотивом пьесы слова Кузакова, приятеля Зилова. Слова эти поначалу кажутся парадоксом: действительно, у молодых людей, героев пьесы, все вроде бы устраивается: с женщиной, с квартирой, работой, положением. Даже хобби есть — утиная охота. Однако с самого начала пьесы А. Вампилов заявляет драматизм положения своего героя.
«Ничего из нас уже не будет», — вторит Кузакову Зилов. И его речь, и речь Кузакова пестрят парадоксами. Причем в монологах и поведении Зилова и его «друзей» обнаруживается не только парадоксальность, но и такое, что вспоминается прямой литературный предшественник Зилова — подпольный парадоксалист из повести Достоевского. «Ну вот мы с тобой друзья, — размышляет Зилов. — Друзья и друзья, а я, допустим, беру и продаю тебя за копейку. Потом мы встречаемся, и я тебе говорю: „Старик, говорю, у меня завелась копейка, пойдем со мной, я тебя люблю и хочу с тобой выпить“. И ты идешь со мной, выпиваешь. Потом мы с тобой обнимаемся, целуемся, хотя ты прекрасно знаешь, откуда у меня эта копейка. Но ты идешь со мной, потому что тебе все до лампочки…»
«Я тебя люблю» и «я тебя продаю» — стоят в речи Зилова рядом. Его цинизм страшнее приглаженных отношений, но он и откровенней. Зилов-то правду говорит, — правду, которую другие тщательно замазывают, скрывают. И при всем своем цинизме Зилов ранимее и честнее окружающих, — что для них, само собой, невыносимо. Именно поэтому против него объединяются все остальные действующие лица. Зилов парадоксально циничен и нежен по отношению к жене; он не может не любить и не способен на чувство, поэтому гонит от себя Ирину, отдавая себе отчет в том, что и эта игра, похожая на любовь, его не спасет.
Слова о любви постоянно на устах героев «Утиной охоты». «Скажи, он тебя любил?» — спрашивает в пародийно-мрачной сцене, предваряющей основное действие, жена Зилова его возлюбленную Ирину. «Твоя любовь, если я не ошибаюсь», — характеризует Саяпин временную любовницу Зилова, Веру. «Она же святая… Может, я ее всю жизнь любить буду — кто знает?» — мечтательно произносит Зилов, познакомившись с Ириной. И кажется, что эта девушка — единственный его шанс на спасение. Но и этот шанс кажется ему настолько неправдоподобным в реальной действительности, что он сам, своими руками, своими словами разрушает иллюзию собственного спасения: «Рекомендую! Восемнадцать лет! Прелестное создание! Невеста! Что же вы растерялись! Думаете, ничего не выйдет? Ерунда! Поверьте мне, это делается запросто!.. Она такая же дрянь, точно такая же. А нет, так будет дрянью. У нее все еще впереди…» Погружая нас вроде бы в фарс, Вампилов внезапно переводит регистр в трагедию — и обратно в фарс, ибо положение Зилова безнадежно.
Сумма психологических признаков и черт, изначально характеризующих героя, недостаточна для его полного, завершенного восприятия и оценки; более того, подчас они — эти признаки и черты — опровергаются дальнейшим развитием образа. Отсюда — парадоксальность, лежащая в основе построения характера. И эта парадоксальность является движущей силой, даже сюжетной пружиной произведения (парадоксальность заключена в структуре пьесы: живой герой — мертвый герой; нелюбимая любовница — любимая обманутая жена; друзья-предатели; праздник-скандал).
«Утиная охота» появилась в альманахе «Ангара» в 1970 году, а работал над ней Вампилов в 1967–1968 годах.
Зилову тогда «около тридцати лет» — он примерно 1938–1939 года рождения, ровесник теперешних героев произведений «сорокалетних» прозаиков. Надо было обладать вампиловской зоркостью, чтобы еще в 60-х разглядеть в жизни этот нарождающийся тип, тиражируемый современной прозой конца 70-х — начала 80-х!
Но увиденная Вампиловым трагичность положения Зилова и ему подобных — а вместе с героем он сумел разглядеть проблемы, вставшие перед поколением, — осталась за пределами художественных возможностей и социального темперамента писателей, принадлежащих именно тому, изображенному Вампиловым поколению; а духовную катастрофу Зилова подменила в литературе активная борьба за выживание, сопровождаемая эмоциональной импотенцией. Именно поэтому, видимо, проверка героя на жизнеспособность идет теперь не через любовь (а чувство к Ирине было проверкой Зилова), а через отношения в конторе, служебные интриги, комфортабельное устройство быта.
