рассчитан рекламный тур в Сицилию, устроенный итальянским министерством по туризму. Чтоб журналисты приехали, посмотрели, порадовались и написали, а продвинутая публика отправилась бы за ними вслед. Сицилия — это самая южная Италия, южнее не бывает, и самая аутентичная.
Письмо позвало в дорогу разных журналистов. И не только.
Был там важный прямой старик, недавно служивший зам. министра то ли по рыбе, то ли по углю, то ли по кинематографу, а кажется, и по тому, и по другому, и по третьему, везде специалист и во всем эксперт, страшно уважаемый в туристическом бизнесе. Он всю жизнь хотел побывать на Сицилии, и вот мечта сбылась.
Был молодой писатель с хвостом уже седеющих волос — пару лет назад он сочинил бестселлер и даже прославился, но продолжения не последовало, и приходилось зарабатывать на жизнь в туристическом журнале — парень, совсем невежественный и этим настырно бравирующий. В самолете он увидел, что я читаю «Западно — восточный диван». «Я тоже, — сказал он, — читал то ли Гёте, то ли Гейне. Скучный писатель». И широко, приветливо рассмеялся.
Еще была дамочка с вечно оттопыренными пальчиками, белолицая, розовая, с мраморными сиреневыми прожилками на очень гладкой, как у Аниты Экберг, коже, по — русски толстожопая, но с итальянским именем Эмилия. В группе ее тут же прозвали Милок и стали над ней потешаться.
* * *
Вы что — нибудь слышали про «сицилианскую Русь»? Да, да, Сицилия прошла через сильнейшее норманнское влияние, так что мы в каком — то смысле двоюродные. Правда, неизвестно, были ли среди тамошних норманнов русы. Но русской духовки оказалось навалом. Мы уже третий день таскались по самым знаменитым сицилианским церквам и с изумлением обнаруживали, что церкви — то русские, греческие, с мозаиками невиданного качества и такой же невиданной сохранности. Я восхищался и раздражался одновременно: надо было ехать так далеко в Италию, чтобы попасть на идеальную Родину. Отовсюду смотрит любимый, пронзительный, до отвращения родной лик, тьфу, прости Господи. Я даже спросил гидшу, почему она только это показывает — ведь мы от этого сбежали. «Это самое главное, самое лучшее, что у нас есть, — византийский, норманно — арабский период», — сухо ответила гидша.
Старик по рыбе, разумеется, это знал, читал в книге и даже уточнил, в какой именно. Милок записала его слова в блокнот, она все время что — то записывала. Я раз изогнулся и подглядел. Круглым детским почерком она вывела: «Италия очень древняя страна. В ней были разные периоды: античный, византийский, романический, готический, возрождение барокко».
— Судя по отсутствию последней запятой, вы думаете, что возродилось барокко… И вы совершенно правы, — поспешно добавил я. — Рим как некое перманентное барокко — такое можно выдать за искусствоведческую гипотезу. Целую ваши ручки.
«Это широко известный факт.» — начал было старик по рыбе, но осекся и решил не развивать свою мысль. Милок порозовела от удовольствия. Она ничего не поняла, но все почувствовала. Она всегда чувствовала, когда мужчины говорили комплименты. И когда женщины — колкости, тоже чувствовала. Целыми днями нам приходилось бывать в церквах, а одевалась Милок не по — церковному, не как сицилианки и даже не как туристки; ну и что из этого?! Белая женщина, вся в белом, в роскошных гипюровых трусах в по — лоску, сквозь которые зазывно просвечивало белье. Дамы из группы перемигивались, одна не выдержала и похвалила этот наряд. «Да, я признаю только стильные вещи от кутюр», — достойно парировала Милок.
Мы шли по дороге в Монреаль — так называется пригород Палермо — в тамошний, разумеется, с русскими ликами, самый знаменитый на Сицилии собор, но и сама дорога слыла достопримечательностью. Она то широко, по — барски раскидывалась, то застенчиво суживалась до тропы, вьющейся, тонкой, прерывистой, как свист со вздохами. Гидша что — то постоянно рассказывала. «Как будет по — русски «Kennst du das Land?.»» — спросила она. «И Гете, свищущий на вьющейся тропе», — сказал я, улыбаясь. У меня все соединилось, все вдруг сошлось. «А вот и не так, господин всезнайка! — радостно вскричал замминистра. Наступал миг его торжества. — «Kennst du das Land?.» — это «Ты знаешь край?.». Но Гете вы правильно упомянули, молодой человек.
Именно он эти стихи и написал.». Старик завершил свою речь не так, как начал, а с некоторой неуверенностью, хотя и был кругом прав. «Гете как раз здесь их написал, стоя на этой тропе и глядя вниз», — равнодушно заметила гидша.
Она дождалась и досказала положенное.
Автор бестселлера взял с собой фотоаппарат и все время щелкал, и все время ворчал, что снимать нечего. То ли дело Израиль. Там можно поплавать с маской, вкусно покушать и увидеть всякую экзотику. Я автоматически съязвил: «Ну да. Гроб Господень». И пожалел о сказанном, ведь нам еще вместе жить, зачем ссориться. Но тот ничуть не обиделся, а, наоборот, обрадовался подсказке: «Вот это — то я и называю экзотикой!»
Первым сдался старик по рыбе. Его подкосил итальянский ландшафт. И древние греки, и византийцы, и средневековые испанцы, — все строили на горе. Нас возили от церкви к замку, от одного античного храма к другому, но восходить к ним надо было самостоятельно. А храмов античных на Сицилии — тьма, и все они красавцы, все V века до н. э. Замминистра, грезивший когда — то о Сицилии над вверенной ему рыбой, теперь всякий раз норовил остаться внизу: я это уже видел. Автор бестселлера честно подымался, но по сторонам не глядел, на новые впечатления не тратился, он был переполнен старыми. Поход к храму или в замок вдохновлял его на рассказ о фильме «Титаник»: как рыдал он, как рыдала жена. Приходилось останавливаться из вежливости. Всем, но не Милок. Она бежала наверх в огромных белых, или розовых, или сиреневых трусах в полоску, легко, как Анна Каренина, неся свое полное тело и таща за собой писателя с воспоминаниями. Он жаловался, что нечего щелкать. Как нечего? Милок на развалине; Милок с колонной; Милок с карабинером, который прошел мимо; со старухой — она в таком платке, в таком платке; с негром — посмотрите, какой он черный; на фоне свадебного кортежа, приехавшего в замок, — ой, мамочки, как красиво; между женихом и невестой — пустите, я встану.
В одном из замков была удивительная вещь — мужской пояс верности. Это громоздкое и ржавое металлическое сооружение когда — то предназначалось на пытку священнику: отправляясь в крестовый поход, рыцарь хотел быть уверенным, что никто не
