А. …Будущий мученик, поэт и философ Чаадаев… (Т. 1. С. 41). – Не только мне, но и всем интересующимся хотелось бы знать о поэтическом творчестве П. Я. Чаадаева. Доселе, во всяком случае, об этом ничего не известно.
Б. Но враг, иностранец, вышел на дуэль, как подозревают, в тонкой кольчуге, надетой под рубашку. Возможно, на его родине, во Франции, такая вещь тайно практиковалась.… В России это было бы невозможно (Т. 1. С. 45). – Кольчуга Дантеса – легенда, сплетня, в которую не верит ни один серьезный исследователь Пушкина, ставя диагноз ее сторонникам: “антиисторичность, неуважение к прошлому, непонимание бытовых реалий” (Левкович Я. Л. Кольчуга Дантеса).
В. Историческая сплетня гласит, что жена Пушкина подверглась после смерти поэта ухаживаниям властителя и родила от него девочку (Т. 1. С. 46). – Если даже сам Автор считает это сплетней, зачем ее, как и кольчугу Дантеса, тащить в жизнеописание поэта? Тем более что статья начинается с вызывающего открытия “Пушкин – гений. Это мой выбор” (Т. 1. С. 39). Кто бы мог подумать?
Г. Мечта не сбылась. Те, что состарились и не погибли в Сибири, смогли вернуться только почти через пятьдесят лет… (Т. 1. С. 50). — Декабристы были отправлены в Сибирь в 1826 году, вернулись (те, кто дожил и захотел) в конце 1850-х годов, после смерти Николая I. Считайте сами. Правда, если тридцать лет – это почти пятьдесят…
Д. И вот тут светская приятельница Гончаровой, некто И., пригласила жену Пушкина в гости. Якобы надо обсудить создавшееся тяжелое положение. (Т. 1. С. 58)— Сплетни автор статьи о Пушкине почему-то пересказывает, а исторические факты скрывает. Имя этой И. давно известно: ненавидевшая Пушкина светская дама Идалия Григорьевна Полетика (1810? – 1890).
Е. “И когда тело совсем выносили из церкви, — продолжает вспоминать современник, — то шествие на минуту запнулось: на пути лежал кто-то большого роста, в рыданиях. Его попросили встать и посторониться”. Это был студент, князь Павел Вяземский (Т. 1. С. 62). – Согласно воспоминаниям, записанным П. А. Бартеневым, это был не студент Павел Петрович Вяземский (1820—1888), а его отец, старинный приятель Пушкина Петр Андреевич Вяземский (1792—1878).
Ё. …Пушкин убит на дуэли. Грибоедов зверски зарублен. Лермонтов застрелен. Гоголь сведен с ума… (Т. 1. С. 162). – Автор весьма вольно воспроизводит знаменитый герценовский мартиролог. У Герцена, однако, точнее: “Грибоедов предательски убит в Тегеране. Лермонтов убит на дуэли”. Как именно убит Грибоедов, мы не знаем, свидетелей не осталось. И почему Пушкин убит на дуэли, а Лермонтов застрелен? Опять кольчуга или казак в кустах? И уж точно легендарно сумасшествие Гоголя. Кем это он сведен с ума? Священником Матвеем Константиновским?
Ж. Молодой Тургенев — участник таких кружков как во время учебы в Петербургском университете, так и во время двухлетней стажировки в Берлине, где он заводит дружбу с талантливой молодежью, которая вскоре выйдет на сцену российской жизни (Герцен, Грановский, Бакунин, Станкевич и др.) (Т. 1. С. 165). — Герцена там быть не могло. Во время учения Тургенева в Берлине (1838 – 1841) он служил во Владимире и был в очередной ссылке (тоже служа) в Новгороде. Он выехал за границу лишь в 1847 году.
З. Достоевский был вынужден скрываться от кредиторов в Европе, где и прошла треть его жизни.…Цветаева десятилетия провела за рубежом… (Т. 1. С. 176).— Очередные проблемы с арифметикой: Достоевский провел за границей не двадцать лет (это и будет треть), а около пяти (в несколько приемов). Цветаева была в эмиграции в 1922—1939 годах, даже двух десятилетий никак не получается.
И. В статье о “Севастопольских рассказах” Толстого — его дебютной книге — Чернышевский отметил… (Т. 1. С. 333). – И дебютная книга Толстого (точнее, журнальная публикация) была иной: повесть “Детство” (1852), а севастопольские очерки писались в 1854 – 1855 годах. И статья Чернышевского посвящена не только им: ее заглавие повторяет заголовки вышедших толстовских книг: “Детство и отрочество. Сочинение графа Л. Н. Толстого, СПб., 1856. Военные рассказы графа Л. Н. Толстого. СПб., 1856”.
К. …В том же 1886 году в “Новом времени” была напечатана повесть Чехова “Тина”… (Т. 2. С. 14). — Объем “Тины” в академическом собрании – 18 страниц, даже при самом беззаботном подходе к жанру это все-таки рассказ.
Л. Начитавшись Константина Бальмонта, томик стихов которого имелся в тюремной библиотеке, Маяковский сам начал писать стихи, дабы скрасить скуку пребывания в одиночной камере Бутырской тюрьмы. Исписал целую тетрадку, которую при освобождении охранники изъяли “во избежание распространения революционной крамолы” (Т. 2. С. 164). — Вообще-то, если верить самому поэту, это были два символиста на Б. И мотивы изъятия тетрадки у него не политические, а иронические: “Перечел все новейшее. Символисты — Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни. Попробовал сам писать — так же хорошо, но про другое. Оказалось, так же про другое — нельзя. Вышло ходульно и рев-плаксиво… <Далее цитата. — И. С.) Исписал таким целую тетрадку. Спасибо надзирателям — при выходе отобрали. А то б еще напечатал!” (“Я сам”). Закавыченная цитата про крамолу появилась неизвестно откуда.
М. Объявили скандально, выпустив манифест “Пощечина общественному вкусу”, в котором призывали скинуть с “Парохода современности” Достоевского, Пушкина, Толстого и прочую “старую рухлядь” (Т. 2. С. 170). – В “Пощечине…” не скинуть, а бросить, причем в мемуарах потом специально объяснялось, почему был выбран этот глагол, а не, скажем, сбросить, который поминается тоже (с. 189). Закавыченной “старой рухляди” в манифесте нет.
Н. — П. “Самый чепушистый из писателей двадцатых годов, Зощенко, к тридцатым годам стал писать свои повести, полные безысходной тоски, — „Аполлон и Тамара“, „Сирень цветет“, „Возвращенная молодость“, „Записки Синягина“ — и кончил весь этот цикл „Голубой книгой“, которая прозвучала как мольба о справедливости, милосердии, чести”. Эта очень грустная фраза взята из воспоминаний Николая Корнеевича Чуковского (Т. 2. С. 568). — В никак не откомментированной цитате из мемуаров Н. Чуковского три неточности. “Аполлон и Тамара”, одна из первых в цикле сентиментальных повестей, написана не к тридцатым, а в 1923 году. Повесть “М. П. Синягин” (Воспоминания о М. П. Синягине)” (таково ее точное заглавие) примыкает к этому циклу, но в него не входит. “Возвращенная молодость” и “Голубая книга” вместе с книгой “Перед восходом солнца” должны были, по мысли автора, составить новую трилогию.
Р. …Он показал истинный класс игры на поэтическом граммофоне (Т. 2. С. 639). – Речь о прекрасном поэте, но даже если он “DJ Заболоцкий” (заглавие статьи), все равно он не мог бы сыграть на граммофоне.
С. …Классические, “пушкинские” размеры (ямб, дактиль) (Т. 2. С. 640). — Прекрасно, что этот автор знает названия размеров (если, точнее, речь все-таки идет о метрах). Вот ведь другой автор вместо точного определения использует причудливые перифразы: “…уже заявлен “некрасовский” ритм, трехсложник (строка делится на отрезки из трех слогов с одинаково расположенным ударением), которым легче передать унылую речь, чем более “быстрыми” ямбом и хореем” (Т. 1. С. 306). Термины стопа, дактиль или анапест просто утаиваются от читателя. Но дактиль, как и другие трехсложники, считается как раз некрасовским, а не пушкинским размером.
Т. Помимо Десницкого, в “герцовнике” в те годы преподавали и читали лекции легендарный лингвист Виктор Жирмунский, писатель и филолог Юрий Тынянов (Т. 2. С. 646).— Тынянов был знаком с Заболоцким, интересовался его творчеством, но в институте имени Герцена не преподавал.
У. Нынешний читатель может познакомиться с “Заключительным сводом” Заболоцкого по книге “Стихотворения”, выпущенной в 2007 году издательством “Эксмо”, — томику из серии “Всемирная библиотека поэзии (Т. 2. С. 680). – “Экс- мо” — одно из самых безобразных, халтурных в издании классики предприятий. В распоряжении нынешнего читателя есть подготовленное сыном поэта “Полное собрание стихотворений и поэм”, вышедшее в Большой серии “Библиотеки поэта” (2002) и Собрание сочинений в трех томах (1983 – 1984).
Ф. Видимо, кому-то из более образованных коллег Твардовского и пришло в голову использовать сочетание “Василий Теркин” — именно так звали главного героя одноименного романа (1892) Петра Боборыкина (1836–1921), популярного в XIX веке беллетриста. – Твардовский утверждал противоположное: “Сознаюсь, что о существовании боборыкинского романа я услыхал, когда уже значительная часть “Теркина” была напечатана, от одного из своих старших литературных друзей. <…> …ни тени “заимствования” здесь не было и нет. Просто есть такая русская фамилия Теркин, хотя мне раньше казалось, что эту фамилию мы “сконструировали”, отталкиваясь от глаголов “тереть”, “перетирать” и т. п.” (“Как был написан „Василий Теркин””).
