предметы, «быть верну одной истине». Многие наблюдения Гоголя и сегодня поражают меткостью, например его замечание, что у Пушкина «в каждом слове бездна пространства». Великий художник, он постигал самую сущность своего старшего современника, другого великого художника. Статью Гоголя Белинский считал лучшим из всего написанного о Пушкине.
В 1836 году Гоголь начал работу над оригинальным по форме произведением, драматической сценой «Театральный разъезд». Готовя ее к изданию в 1842 году, собирался включить «как заключительную итоговую статью всего собрания сочинений». То, что он назвал свое произведение статьей, показательно. Писатель ставил перед собой публицистическую задачу: разобрать различные мнения критиков о «Ревизоре», изложить свой взгляд на роль театра в современном обществе, на сущность комического.
Он доказывал, что общественные проблемы имеют теперь больше «электричества», иначе говоря, притягательной силы, больше волнуют, чем традиционные личные, любовные. Создатель «Ревизора» заявлял, что социальному злу он противопоставил «честное, благородное лицо» — смех. «Театральный разъезд» своеобразно дополняет статью о «Ревизоре» Вяземского. Вяземский разбирал комедию как критик. Гоголь прежде всего художник, он использует форму пьесы, вводит читателя в свою творческую лабораторию, создает характеры представителей разных общественных групп.
Итогом раздумий Гоголя над судьбами русской литературы явилась его статья «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность». Эта статья написана Гоголем в пору его идейного кризиса, начавшегося после выхода в свет «Мертвых душ», и приметы кризиса в ней явственно видны. Искусство, как полагал в эту пору Гоголь, не вмешивается в современную общественную жизнь, поэт выступает будто бы лишь с отвлеченной моральной проповедью. Пушкин в «Борисе Годунове», писал он в этой статье, «ничего не хотел... сказать своему времени». На деле же историческая трагедия Пушкина звучала актуально. Вспомним воплотившую раздумья Пушкина над восстанием декабристов знаменитую заключительную фразу: «Народ безмолвствует». И книгами Гоголя зачитывалась Россия в первую очередь потому, что в них звучали «проклятые вопросы» николаевской России.
Но Гоголь оставался Гоголем. В его статье тонкие меткие оценки многих шедевров — «Капитанской дочки» Пушкина, басен Крылова, комедий Фонвизина и Грибоедова. Широкими мазками он рисовал панораму развития русской литературы от Ломоносова до Лермонтова, доказывал, что существо русской поэзии выявлялось по мере ее сближения с национальным характером, с жизнью, с постижением ею «простого величия простых людей». Великолепна лепка слова у Гоголя. Внимательно прочтите в конце его статьи, как он несколькими точными и звучными словами характеризует индивидуальные особенности стиха Державина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Языкова, Вяземского. И все это в одном абзаце!
* * *
С середины 30-х годов начинается господство прозы. Поэмы и стихотворения отходят на второй план. Проза быстрее ловит на лету изменяющуюся действительность.
Белинский писал: «Какие книги больше всего читаются и раскупаются? Романы и повести... В каких книгах излагается и жизнь человеческая, и правила нравственности, и философические системы, и, словом, все науки? В романах и повестях».
В начале 40-х годов появляются два шедевра русской прозы, посвященные современной теме, полные горьких раздумий над николаевской действительностью. Весной 1840 года вышел из печати «Герой нашего времени» Лермонтова, весной 1842 года — «Мертвые души» Гоголя. Сразу же разгорелись жаркие споры в критике, и впервые спорящие стороны, по замечанию Чернышевского, «заботились не столько о чисто эстетических вопросах, сколько о развитии общества».
Наиболее реакционные критики попытались попросту перечеркнуть обличительные произведения Лермонтова и Гоголя. Журналист Бурачок в «Герое нашего времени» нашел лишь «презрение ко всему святому» и «зверство духовное и телесное». Ему вторил сподвижник Булгарина Сенковский: «Это просто неудавшийся опыт юного писателя». Греч заявлял, что в «Мертвых душах» изображен «какой-то особый мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать».
Однако подобная критическая расправа никого не могла убедить. Книги Лермонтова и Гоголя завладели умами. Задачу приспособить их к официальной идеологии взял на себя профессор Московского университета Шевырев.
Он написал умные и по-своему тонкие статьи о «Герое нашего времени» и «Мертвых душах», отнес их к «замечательнейшим произведениям нашей современной словесности», а их авторов — к лучшим русским художникам слова. В статье о «Герое нашего времени» сделал ряд верных наблюдений над изображением у Лермонтова Кавказа, над связью образов Печорина и Онегина, над характерами Бэлы и княжны Мери. Рассматривая «Мертвые души», убедительно писал о композиции поэмы, о сочетании в ней лирики и юмора.
Но главное в его статьях связано с ложной предпосылкой, на которой он строил свой анализ. Шевырев исходил из взгляда, будто Россия под самодержавной властью процветает. Следовательно, рассуждал он, в русской действительности нет места неудовлетворенному жизнью Печорину. Печорин, по его словам, «не имеет в себе ничего существенного, относительно к чисто русской жизни, которая из своего прошедшего не могла извергнуть такого характера». В «Мертвых душах», утверждал Шевырев, Гоголь рисует помещиков с мягким, добрым юмором, смеется будто бы лишь над «простодушной бессмыслицей жизни». Но и этот «юмористический хохот», заявлял он, мешает писателю «обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме».
Константин Аксаков, поборник идеи русской национальной исключительности, славянофил, к отдельным сторонам политики царизма относился критически, осуждал крепостное право. Но он был противником общественной борьбы, считал, что России, в отличие от Запада, будто бы свойственна «гармония» классовых отношений. В брошюре «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» Аксаков сравнивал Гоголя с Гомером — певцом гармонии античного мира. Он считал «Мертвые души» «великим произведением», где русская действительность изображена «свежей, спокойной».
Рассуждали Шевырев и Аксаков по-разному, но вывод из их критики был один — оба отрицали обличительный смысл произведений Лермонтова и Гоголя.
Им бросила вызов молодая, революционная Россия.
Герцен, в ту пору начинающий писатель, но уже убежденный противник самодержавно-крепостнического строя (у него за плечами были арест, тюрьма, две ссылки) в дневнике, который не предназначался для печати, расценил поэму Гоголя как изображение «отвратительной действительности». Герцен высказал мысль, что на самом деле мертвые души — это Ноздревы и Маниловы, русские помещики, а николаевская Россия — мир мертвых душ.
Белинский писал для журналов с постоянной оглядкой на цензуру. Но ему удавалось цензурные рогатки обходить. Разбирая «Мертвые души», он дал крайне нелестные характеристики помещикам: назвал Коробочку дурой, Манилова — глупой размазней. Цензору придраться было не к чему, речь шла о персонажах романа. Однако читатель прекрасно понимал, что Белинский нападает на крепостное право,
