Автор «Одиссеи»
Беседа с Василием Звягинцевым
«Армейские байки — кладезь сюжетов»
Традиционный вопрос — что побудило вас заняться литературной деятельностью?
Исчерпывающе ответить на этот вопрос невозможно. Был бы я верующим, сказал бы: «Бог или иные высшие силы направили», а в пределах «материалистического понимания» — такая уж рекомбинация генов и устройство высших структур мозга. Читать я научился в пять с небольшим, и поскольку тётушка работала директором библиотеки, читал всё подряд, очень много и бессистемно. Но уже тогда отдавал предпочтение остросюжетной литературе: Александр Дюма, Майн Рид, Жюль Верн. Нравились советские книги «про шпионов» и то, что печаталось в журналах «Знание — сила» и «Техника — молодёжи». Отечественной фантастики в начале 1950-х было немного, за исключением Владимира Немцова, Вадима Охотникова, Александра Беляева, но и это проглатывалось с большим интересом и удовольствием. К восьми годам «количество переросло в качество», и захотелось написать что-то самому. С тех времен у меня сохранились школьные тетрадки «в три косые линейки» с первыми набросками «романов» — на рассказы я не разменивался.
Автор в действии! Дружеский шарж Сергея Красулевского.
Но к профессии писателя вы пришли далеко не сразу…
В 1956 году литературные упражнения я забросил. В этом году одновременно вышли «Туманность Андромеды» и «Сокровища Громовой луны», начался взлёт отечественной и относительно «массовое» издание зарубежной фантастики. Вернулся к сочинительству я лет в семнадцать, уже осознанно хотелось писать для себя и для друзей то, что другими авторами не освещалось по идеологическим причинам. Писал я вещи не «антисоветские», а просто «несоветские». Поскольку в советской действительности места моим героям и их приключениям не находилось, пришлось вывести за скобки Советскую власть.
Так вот и пошло: писал, начиная с шестьдесят второго по восемьдесят шестой год, исключительно для узкого круга ценителей, так что не совсем «в стол». По врождённой бесшабашности чекистов не боялся, и они мной тоже не сильно интересовались, им других дел хватало. В восемьдесят седьмом году состоялись первые публикации, и с тех пор могу называть себя «литератором».
Что больше повлияло на вас как на писателя: фантастическая литература, исторические труды, мемуары очевидцев описываемых вами событий?
На «протописателя» повлияла всякая литература: и та, что нравилась, и та, что вызывала отторжение, — всевозможные справочники, научно-популярная и серьёзная литература. Большое влияние оказали контакты с живыми людьми, их рассказы и воспоминания. Например, во многих боевых эпизодах цикла «Дырка для ордена» использованы воспоминания друга моего старшего брата, участвовавшего в подавлении Будапештского восстания 1956 года, рассказы сослуживцев по полку, тоже успевших кое-где повоевать. Вообще, армейские байки и флотский «трёп» в кают-компании — богатый кладезь для сюжетов.
Иногда вас называют родоначальником российской альтернативно-исторической фантастики. Каково это — быть первым?
Родоначальник целого жанра — это не совсем верно. У меня были предтечи, только они либо забыты за давностью времён, либо усилиями цензуры не дошли до читателя. Вот из тех, кто смог опубликоваться с началом «перестройки», — действительно первый, да и то потому, что написал свои романы задолго до пришествия Михаила Горбачёва. Вспоминается один из неоконченных «романов» в тетради по биохимии, датированный концом 1964 года. Он начинался словами: «Когда наконец рухнула Советская власть и в России восстановилась монархия…». Так что можно считать, что мне повезло, ведь первым могли стать Владислав Рыбаков, Андрей Валентинов, Андрей Лазарчук, Лев Вершинин… Дело в том, что к моменту, когда «стало можно», остальные только начали «выходить за рамки», а у меня тексты уже были.
Первые публикации были в сборниках.
Как вы думаете, почему именно жанр альтернативной истории ныне столь популярен в России?
Главных причин здесь две. Первая — советская историческая наука за семьдесят лет была чудовищным образом искажена и фальсифицирована. Любому мыслящему человеку, даже не имеющему доступа к секретным или зарубежным источникам, очевидная ложь и простые «умолчания» бросались в глаза. Именно поэтому у ряда любителей истории появилось желание «восстановить истину». Иногда это получалось интересно и достоверно, как, например, у Суворова, Мельтюхова, Солонина и т. п., иногда — абсурдно, как у Мухина, Фоменко и других. Но всё это не совсем «альтернативная история».
Вторая причина — творческая. Автор внезапно задаётся вопросом: «А что бы произошло в случае, если бы то или иное событие не состоялось вообще, или под влиянием неких факторов начало развиваться в ином направлении?». Возникает своего рода интеллектуальная игра. Она чаще всего выступает самоцелью: создать на базе достоверных фактов убедительный вариант «новой реальности». Этим любят забавляться западные авторы, один из первых — Арнольд Тойнби. Возникают необычные коллизии: «Если бы Македонский не умер от холеры», «Если бы Наполеон не отказался принять на вооружение первый пароход»… Идеологической нагрузки такие упражнения обычно не несут, но вот как развитие воображения привлекают многих.
В кругу коллег по цеху.
Впрочем, в России всё обстоит несколько иначе. У нас история двадцатого века выглядит уж слишком абсурдно и страшно. Произошедшее трудно воспринять с точки зрения нормальной логики. Более того, Гражданская война в умах и душах людей так до сих пор и не закончилась, у нас один за «красных», другой за «белых», и многим страстно хочется довоевать! Да и других болевых точек в национальном сознании наших соотечественников масса. Это русско-японская и Великая Отечественная войны, крушение социализма, развал СССР и многое другое. Вот авторы и стремятся для восстановления душевного равновесия подкорректировать и просто понять отечественную историю, а заодно ответить на вопрос: «Было ли всё случившееся неизбежным, или лишь сцеплением необязательных случайностей, помноженных на чью-то злую волю?».
При достаточном знании подлинных фактов возникают вопросы: «Почему на мине погиб адмирал Макаров, а не адмирал Того, ведь у японцев под Порт-Артуром тоже взорвались два броненосца, а флагман прошёл мимо минной банки? Почему генерал Корнилов был убит шальным снарядом, когда у него были все шансы на победу, а Сталин выжил в боях под Царицыным? Почему вместо полуслепой Каплан с дамским браунингом в Ленина не стрелял боевой офицер из мощного пистолета?». И самое главное — эта литература у нас пользуется большим спросом, чем на Западе. Вот авторы и стараются ответить на запросы, как со стороны «белых», так и «красных».
Ну, и в завершение темы — АИ даёт автору возможность поставить своих героев в невероятные и одновременно почти реальные обстоятельства, показать обыкновенного человека в альтернативно-историческом антураже, дать ему возможность повернуть колесо истории. И не нужно выдумывать «космические оперы», которыми все давно пресытились, чуждые миры, малоинтересные «среднему читателю». Ведь всё вокруг знакомое, родное: Сталин, Ленин, Жуков, Гитлер, младшие научные сотрудники какого-нибудь НИИ. Это совсем не планета «Пырх-х» из Магелланова облака, на которой свирепствует диктатор «Ауэухх» из кремнийорганических рептилий, а наша многострадальная история, реализм, одним словом, а не дурацкие выдумки.
Можно поспорить с утверждением писателя, что у нас АИ более популярна, нежели на Западе. Но, действительно, российская история настолько богата на события, что с полной уверенностью можно утверждать: подобные книги продолжат выходить, раз за разом «переигрывая» наше прошлое, создавая все новые причудливые реальности и острые сюжетные коллизии.
Как возникла идея романа «Одиссей покидает Итаку»?
Если сказать попросту, то специально — никак. В молодые годы мы с друзьями, начитавшись тогдашней фантастики, любили беседовать на разные темы. Вот в одном из разговоров и возникла мысль: «А что, если бы мы здесь и сейчас оказались свидетелями и участниками «Контакта»?» Другой товарищ тут же поддержал: «Ну да, а твоя Ирка — инопланетная шпионка. Как всё пойдёт, и как мы будем себя вести?» Эта идея развивалась ещё несколько лет, отдельные моменты мы даже проигрывали на местности. Я записывал наиболее интересные эпизоды и ситуации, а несколько позже на базе общих обсуждений стал формироваться текст. Примерно пятью годами позже я начал писать роман уже в виде более-менее цельного произведения.
