На примере нынешней Сербии я также убедился в том, что признание имперского наследия как качественного, диаметрально не только веку национализма — оно прямо противоположно мейнстриму того, что происходит с их собственными обществами. То есть, грубо говоря, признание имперского качества — это позиция последних римлян, а не аутентической национальной элиты. Когда я, будучи в октябре прошлого года в Белграде, купил партизанскую пилотку, мне мой сербский друг сказал: «Не вздумай надеть в городе, башку расшибут!» Для них партизанская пилотка — это уже зло. Так там всё изменилось. 85 % национальной интеллигенции — это идейные наследники тех, кто воевал против Тито. А мы к ним всё ещё лезем в своей дурацкой косоворотке! Как раз был туда визит Медведева, и власти обклеили Белград притворными плакатами о праздновании 65-летия освобождения города. Наверное, кого-то из наших дипломатических работников эта расклейка утешала, но мы-то знаем, что абсолютное большинство признаёт нелегитимность титовского освобождения, воевало против него. А мы всё из себя делаем непонимающую сторону. Имперское признание противостоит мейнстриму национального и государственного развития.
Тот же вышеупомянутый сербский исследователь с возмущением мне показал свежевышедшую рекламную книгу о Словении, где, в частности, прописано, что было хорошо в словенской национальной истории в 1940–1945 годы. Мы видим там ту же псевдоармянскую психологию: «75 тысяч наших словенцев, призванных в фашистскую армию, гитлеровцы высоко ценили». И в качестве легитимных, признаваемых государственной пропагандой там приведена полная гамма гитлеровских наград специально для словенцев. Это свершившийся факт. Самое интересное, что, когда я поделился этими сведениями с деятелем русской общины в Словении, он был удивлен и возмущен, потому что «их не предупредили о том, что ветер переменился». Они, очевидно, так и живут в этом обществе, играют на своих балалайках и не ставят перед собой настоящих задач.
Наше отношение к империи остаётся преобладающе балалаечным. Оно не соединяется с реальностью нашей естественной монополии на трудовые ресурсы, на рынок труда, ради чего они все неизбежно будут всасываться сюда. Оно не учитывает и не исследует то, что в сопредельных государствах даже те, кто говорит нам приятные слова о значении империи, не представляют консенсуса. По самым свежим качественным оценкам, борьба российских властей против Лукашенко удвоила позиции белорусских националистов, так называемых «литвинов»: если до этого они пользовались максимально уверенной поддержкой 15 %, то сейчас они легко могут рассчитывать на 30. Нам некому продать товар этой империи. У нас нет легитимного собеседника. И мы сами с собой, не давая адекватного, жёсткого, неприятного ответа на русский этнический национализм, здесь, в стеклянном доме, где мы живем, но бросаемся камнями, — мы делаем себя самих маргиналами, негодными собеседниками для этой имперской темы.
[Вопросы:]
Как формируются идеалы молодежи на пространстве СНГ?
Уже 20 лет, как на пространстве бывших советских или коммунистических государств главным инструментом формирования мировоззрения младших поколений выступает школа. Очень быстро, ещё в 1991–1993 годах, национальная школа была оснащена всей необходимой гаммой учебников, которые возводят национальный миф как угодно далеко, а главное содержание национального мифа за последние 200–300 лет пребывания в российской и советской империи сводят к освобождению от русского империализма и русификации. Только в одном случае в национальном мифе распад Советского Союза не изображён как «вековая мечта трудящихся». Это в учебниках в Таджикистане. Там гражданская война началась в 1990 году. В их учебниках такое ощущение, что не было 1991 года, а все сломалось в 1990-м. Но это исключение.
Полное уничтожение русскоязычной школы никак не отразилось на русскоязычности или интегрированности в интернациональный контекст для правящих. Они все русскоязычные, прекрасно образованы и т. д. А демократическое большинство, это где-то 60–70 процентов, потому что в школу ходят далеко не все, остаются в плену национальной школы, на национальном языке, неизбежно примитивизированной и неизбежно действующей в черно-белой схеме. Демократическое большинство вообще лишено какой-либо альтернативы. Они просто борются за выживание, и те, кто в качестве гастарбайтеров оказывается в России, даже не имеют общего языка.
Существуют ли опыты самоосознания себя частью империй в позитивном ключе и с извлечением позитивных уроков со стороны бывших осколков империи?
Что касается примеров того, где и как имперская идея формулируется в положительном по отношении к России ключе, то, думаю, что это только в Приднестровье и в Южной Осетии. А реальный собеседник для нас в этом опыте — это те страны, которые сами осознают свой личный метропольный имперский опыт, — Польша и Турция. Но если турки ближе в осознании своего имперского опыта, то Польша разрывается между двумя полюсами национальной идентичности, представляя себя в качестве жертвы чужих империй и одновременно в качестве метрополии для своих окраин. По мере того, как в Польше будет набирать силу осознание своей ответственности за Кресы, нам будет легче с ними разговаривать. А до тех пор, пока они видят себя в качестве, прежде всего, жертвы русского этнического режима, хотя и называют его советским, мы с ними не договоримся.
Кого можно назвать наследником российского имперского наследия?
Россия обречена претендовать на преемственность по отношению к империи просто для того, чтобы сохранить всю целостность и многонациональность в единстве. Если Россия не будет апеллировать к имперскому наследию, она исчезнет просто в силу своей федеративности. Может ли кто-то из других частей империи претендовать на имперское наследие? Есть на Украине такой концепт, что Российская Империя возникла исключительно благодаря союзу Великороссии и Малороссии, но он не получил большого распространения. Пока Украина претендует на имперское наследие только из материальных соображений. Я думаю, что ждать там какого-то прояснения не стоит. Когда я говорил о том, что меньшинственный, окраинный пафос может объективно работать на восстановление идеи империи, я опирался на то, что от этнократии в наибольшей степени пострадали сами нации тех стран, где установились этнократические режимы. Не потому, что они не получили доступа к разделу пирога, а потому что этот раздел пирога оказался построенным по архаичному, феодальному принципу. Выхода из примитивного феодализма для них нет. Этнократия ограничивает не только социальную мобильность, но и достигнутый уровень интернационализации, которым пользуется бывшее имперское население.
Современная империя с её многоконфессиональным и полиэтническим единством может объединять несколько государств разного типа?
Разный уровень традиционного или культурного развития мы уже сейчас видим внутри самой Российской Федерации. Бессмысленно отрицать, что Чечня — это отдельное внутреннее царство. Или Мордовия.
Вы выступаете против этнического имперского стержневого начала. Тогда в чём этот стержень для России и её потенциальных действий по восстановлению империи сегодня?
Вплоть до переписи 1896 года определяющим в Российской Империи был всё-таки не этнический состав, а конфессиональный. Когда создавалась наша империя, она создавалась без этнического элемента, а, наоборот, с примесью всякого инонационального «прикомандированного» состава. Петр называл себя русским, но он называл себя русским менее всего по «пятому пункту» (о национальности в советской анкете о личных данных), а более как тот, кто несёт в себе миссию Руси.
Какова роль русских общин в соседних с нами теперь уже независимых государствах? Какими должны быть взаимоотношения России с русскими общинами за рубежом?
Попытки выстроить из русских общин за рубежом отдельные политические проекты провалились, на мой взгляд, в первую очередь потому, что для русских, в их реальности и сложности, русский этнический проект слишком тесен. Русские больше «пятого пункта», и там, где русскоязычность выступает способом политического формирования, как в Эстонии и в Латвии, это сдерживает их влияние до тех пор, пока остаётся только этническим. Как только это переходит грань защиты прав, свобод, равенства возможностей, когда это переходит за «пятый пункт», когда люди в Эстонии и Латвии борются не только за «пятый пункт», а за равенство «пятых пунктов», тогда это обретает силу. Русские движения и русские общества в сопредельных государствах подавлены, истреблены, подчинены гэбэшному контролю, куплены, вытоптаны, они не являются самостоятельными игроками за исключением Латвии и в меньшей степени Эстонии, но, может быть, они переформатируются в левые движения и тогда будет легче. Не знаю. Короче говоря, как только мы отойдём от балалаек, не уходя от языка и от единства исторической судьбы, мы достигнем большего.
