С каждым днем Лондонскому Теософическому Обществу работы прибавлялась больше, и само оно разрасталось не по дням, а по часам. Вскоре стало невозможно оставаться и на второй квартире, в гораздо большем доме, взятом на два года в Лэнсдоун Род, возле Кепсингтонских садов. Задумали взять такой дом, к которому возможно было бы построить отдельную залу митингов на 300–400 человек и, кроме того, кабинет или павильон в саду с одной дверью, без окон, покрытый вместо крыши куполом голубого стекла. Он предназначался для занятий оккультизмом членов «эзотерического» – особого отдела, – с открытием которого у Елены Петровны оказались два раза в неделю устные занятия. Она сама давала уроки наличным «эзотеристам»[99] и наблюдала за правильной передачей этих уроков письменно, в чертежах и вычислениях, для рассылки отсутствовавшим, записавшимся в ее «Эзотерическую секцию».
В начале зимы 1889 года Блаватская стала очень редко и мало писать своим. Я укоряла ее за это, вопрошая: «чем уж так ужасно занята, что ни слова не пишешь?»
Вот характерный ответ Елены Петровны.
«Друг и сестра! Твой неосмотрительный вопрос поразил нас, как бомба, начиненная наивным незнанием активной жизни теософа! Я, как прочла твое Кузьма-Прутковское изречение[100], так созвала своих и перевела им его на язык Шекспира. А как перевела, так Барт, Арч, Райт, Мид,[101] графиня и весь мой домашний штат в разные стороны в обмороки и попадали от твоего диффамационного[102] вопроса… Чем занята? Это я-то?!. Да если есть на свете перезанятая жертва, так это твоя сестра горемычная. Вот пересчитай, зоил[103] бессердечный, мои занятия: каждый месяц пишу от 40 до 50 страниц Эзотерических Инструкций, – наставления в тайных науках, которые не могут печататься, а несчастные пять-шесть добровольцев-мучеников эзотеристов должны по ночам сидеть, рисовать, писать и на машине литографировать, всего только в число 320 экземпляров… Я же должна всё пересматривать, чтобы не ошиблись и не осрамили моих оккультических занятий. Ведь у меня учатся седые ученые, каббалисты и франкмасоны, как ты сама видела. Потом издание «Люцифера» на мне лежит: от передовика до статьи более или менее забирательной за моей подписью, до корректуры. «Revue Theosophique»[104] тоже моя графинюшка Адемар присылает, и ей помочь надо! Да и самой кушать: значит еще и хлебную статейку в чужие журналы поставить надо. Да приемы по субботам, да митинги каждый четверг, с учеными расспросами, со стенографом за спиной, да двумя-тремя репортерами по углам, тоже время-то берут?..
К каждому четвергу ведь и приготовиться надо, потому что не с улицы люди приходят, не неучи, а такие господа, как электрик Кингсланд, как доктор Вильям Бенет, как натуралист Картерблэк. Я должна быть готова защищать теорию оккультизма против прикладных наук так, чтобы по отчету стенографа прямо можно было печатать в нашем новом специальном ежемесячном журнале под заглавием «Transactions of the Blavatsky Lodge»[105].
Спохватились мои теософы, написали, видишь ты, циркуляр по всему белому свету: «Эч-Пи-Би[106] де стара и больна. Помрёт Эч-Пи-Би, тогда – свищи! Некому будет нас уму-разуму учить, тайной премудрости. Давайте-ка сделаем складчину на расходы»… И вот – сделали. Один стенограф, да издание стоят им более 40 фунтов стерлингов в месяц. А «Н. Р. В.» сиди с продранными локтями, без гроша в кармане, да отдувайся за всех – учи их! Уж конечно я сама ни гроша не приму за такое учение!.. «Серебро твое да будет тебе на погибель, ибо ты помыслил приобрести дар Божий за деньги», – говорю я тем, кто воображает купить божественную мудрость веков за фунты и шиллинги…»
Забирательные статьи Елены Петровны Блаватской (как она их называла) весьма часто касались России и русских, и очень жаль, что для таковых не находилось переводчика. Вернее, понятие имели бы о ней ее соотечественники, если бы могли прочесть такую статью, какой разразилась она по поводу глупейших британских «митингов негодования» касательно наших «жестокостей в Сибири» и наших «притеснений евреев». Статья эта опубликована в журнале Блаватской («Люцифер», июнь 1890) под заглавием «The moat and the Beam»[107]. Или та, что она написала по поводу катастрофы 17 октября… Даже последнее печатное слово Е. П. Блаватской, появившееся уже после смерти ее, в майской книге «Люцифера» за 1891 год, касалось нашей русской Царской семьи. Там, на стр. 186-й, она делает следующую заметку, под заглавием «True Nobility».
«Погребение м-рс Стреттер, англичанки, бывшей няни детей покойного Императора Александра II, произвело, два-три дня тому назад, большое впечатление на жителей Петербурга. Государь Александр III, герцогиня Эдинбургская и все остальные их братья, Великие Князья Российского Дома, следовали за гробом этой простой женщины пешком, а Государыня Императрица ехала в траурной карете… Вот прекрасный урок и пример сердечного внимания, который двор королевы Виктории, – бездушный раб формализма и этикета, – должен бы принять во внимание и призадуматься над ним глубоко».
Замечательно, что рядом с этими последними словами, вышедшими из-под пера Елены Петровны Блаватской, вклеено первое, поспешное извещение о кончине ее самой…
Это траурное извещение поражает тем сильнее читателя своей неожиданностью, что в той же самой книге (и даже на той же самой странице) кончается статья, подписанная ее инициалами «Н.Р.В.» («Цивилизация, как смерть красоты в искусстве»), а другая, «Мои книги», открывает тот же номер журнала – статья, в которой она сама с такой строгостью относится к своим сочинениям, с какой никогда не разбирал их ни один критик.
На втором году переселения Блаватской в Англию она познакомилась с той талантливой и преданной женщиной, которая ныне, по смерти провозвестницы Теософического Учения, стала главным оплотом ее и двигателем в Англии. Я говорю о м-рс Анни Безант, ораторе-писательнице, которая приобрела величайшую известность в Англии, гораздо ранее, чем познакомилась с Блаватской.
Вот что последняя писала о ней осенью 1889.
Война у меня с материалистами и атеистами хуже, чем когда-нибудь!..
«Восстали на меня все либеральные безбожники, все «Свободомыслители» – друзья Брэдлоу, – за то, что я, будто бы совратила с пути истинного их возлюбленную Анни Безант. Правда, что я из этой правой руки атеиста Брэдлоу, материалистки убежденной и деятельной, сделала наиярейшую теософку. Она теперь тоже меня называет своей спасительницей, как и Гебгарды, как и маркиз Шифре[108] и прочие бедняги, сбитые с толку нашими недомыслившимися мыслителями… Прочтите ее Profession de foi[109]: «Почему я стала теософисткой», брошюру, где она объясняет почему она cделалась теософисткой убежденной. Она прочла эту исповедь в зале, где собралось две тысячи человек, все больше члены Общества Свободомыслия, между которыми она занимала, после лидера его Брэдлоу, самое видное место. Ее обращение как громом поразило Англию! Прочтите вырезки из газеты, которую посылаю. «Церковники так обрадовались ее отречению от безверия, что даже позабыли свою ненависть ко мне и хвалят теософию!!! Вот так происшествие!
«Но что это за сердечная, благородная, чудесная женщина! И как она говорит! Слушаешь и не наслушаешься! Демосфен в юбке!.. Это такое приобретение, что я не нарадуюсь! У нас именно не доставало красноречивого оратора. Я говорить совсем не умею. А это – соловей какой-то! И как глубоко умна, как всесторонне развита! Она пренесчастная была…. Ее жизнь целый роман. Уж эта помощница не изменит ни делу, ни даже мне».
Блаватская была права: с такой сотрудницей она могла бы отдохнуть и успокоиться, если бы дни ее не были сочтены.
Переход в лагерь теософистов этой «заступницы пролетариев», этой проповедницы рабочих классов, обожаемой лондонскими бедняками, известной всей Англии своей педагогической деятельностью, наделал большое волнение в социалистических кругах и во всей прессе. Ист-Энд – это нищенское царство Лондона, особенно его несчастные работницы, рабыни фабрикантов-кулаков, возопили, думая, что она их покидает… Но эта энергичная женщина успокоила их, объявив, что, напротив, сделавшись членом Общества, одна из главных целей которого практическая филантропия, она будет им еще лучшей помощницей и слугой.
Она сдержала слово. С ее помощью первые значительные деньги, предоставленные в распоряжение Е. П. Блаватской на благотворение одним богатым членом ее Общества,[110] 1.000 фунтов стерлингов, были положены на долгосрочное приобретение дома в Ист-Энде, где открыт приют для женщин-работниц.
Открытие этого клуба-приюта на 300 женщин с дешевейшим, если не вполне даровым прокормлением, с даровой библиотекой, воскресными уроками, швейными и другими машинами; вдобавок с 40, почти бесплатными, кроватями для женщин в нем, преимущественно сирот, – произвело самое лучшее впечатление и дало много прозелитов Теософическому Обществу.
