Кошон ждет, пока буря утихнет. Нетрудно догадаться, что он торжествует. Кто эта девица, которая утверждает, будто она посланница божья? Это уже не ересь, это святотатство. И всем вдруг кажется, что они уже видят, как пламя костра отражается на высоких стенах часовни.
— Итак, Жанна, — снова хитрит метр Бопэр, — неужели, по-вашему, богу может быть неугодно, чтобы говорили правду?
Жанна уклоняется от прямого ответа:
— Голос велел мне говорить с моим королем, а не с вами. Вот и сегодня ночью он поведал мне то, что очень помогло бы моему королю, и хорошо бы ему сейчас узнать об этом.
О чем именно узнать, выяснить у Жанны невозможно, даже бесполезно спрашивать ее. Господин Бопэр пробует найти другой подход.
— А вы бы не могли устроить так, чтобы голос по вашей просьбе передал все это вашему королю?
Опять ловушка. Если голос от бога, то может ля он быть послушен Жанне? Но н на этот раз Дева оказалась сообразительнее, чем о ней думали.
— Не знаю, угодно ли это было бы голосу, — говорит она, — разве только на то была бы воля божья. Без господней благодати мне вообще ничего не удалось бы сделать.
Эта девушка невыносима! Господин Бопэр выходит из себя:
— А у голоса есть лицо, глаза?
В ответе можно было не сомневаться:
— Я вам этого не скажу,
И Жанна добавляет резко и в то же время задорно:
— В одной детской поговорке говорится, как часто людей вешают за то, что они сказали правду.
Кажется, Жанна хочет еще что-то добавить. Но господин Бопэр прерывает ее. Со злобой в голосе он задает ей ужасный вопрос, самый главный вопрос:
— Знаете ли вы, что на вас почиет благодать господня?
Жанна не колеблется ни секунды. Чувствуется, что слова ее идут прямо от сердца,
— Если я вне благодати, пусть господь пошлет мне ее. А если я пребываю в ней, пусть он меня в ней храпит.
В зале мертвая тишина, все потрясены. Многие ли из ученых-теологов, мужей церкви, собравшихся здесь, чтобы судить эту девушку, смогли бы ответить на такой вопрос? Кто из них сумел бы так смело доказать свою чистоту? Да, теперь ясно, на пен и впрямь божья благодать.
Но судьи собрались здесь не для того, чтобы умиляться. Они должны обличить еретичку. Надо пак можно скорее рассеять беспокойство, охватившее всех присутствующих. Что же делать? Епископ Кошон прерывает заседание.
Когда несколькими минутами позже оно возобновляется, обвинение меняет тактику. Чтобы забылось яркое впечатление от последних слов Жанны, надо попытаться доказать, что она на самом деле впала в ересь.
Снова допрашивает господин Бопэр. Он интересуется, играла ли Жанна на лугу с другими детьми из Домреми, когда они пасли там скот.
— Да, — отвечает Жанна, — но только когда была маленькой.
— Тогда, видимо, — говорит господин Бопэр, — вы знаете дерево фей.
Речь идет о большом буке возле источника, неподалеку от Домреми. Деревенские жители утверждали, будто вода из источника исцеляет болезни и будто к дереву приходят феи. Ходила ли Жанна туда, в глубину леса, где властвуют мрак, магия и дьявольщина?
— Я иногда бывала там, — говорит Жанна, — летом, с другими девочками. Мы плели венки из роз. Но фей я никогда не видела — ни там, ни в каком другом месте; я вообще никогда не верила, что они там есть.
Бопэру и на этот раз не повезло. Тогда оп задает еще один вопрос:
— Жанна, вы хотите носить женскую одежду?
— Дайте мне ее, я оденусь и уйду отсюда. А иначе я не буду переодеваться. Мне н эта одежда подходит, раз господу угодно, чтобы я ее носила.
Всем ясно, что это одна из главных статей обвинения. Епископ Кошон уже говорил, что ношение мужской одежды, одежды, которая делает из Жанпы воина, есть «преступление гнусное с божественной точки зрения».
Жанна другого мнения. Для нее эта одежда — символ освободительной войны, которую она вела, символ женщины-воительницы, символ сопротивления английским порядкам, наконец, символ того, за что ее судят на самом деле, разыгрывая комедию религиозного процесса. Именно поэтому снова с таким вызовем произносит она страшные слова, которые еще долго будут помнить судьи.
В ответ на вопрос господина Бопэра, видела ли она свет, когда голос обращался к ней, Жанна, выпрямившись во весь рост, резко говорит:
— Да, было много света. Но не всякий свет сияет для вас!
Суббота 17 марта 1431 года.
Жанна уже целую неделю не выходит из своей камеры. Конечно, ее содержат так строго за дерзость по отношению к судьям. Теперь заседания суда проходят при закрытых дверях, в стенах самой тюрьмы. И эта мера — еще одно нарушение в списке (и так уже довольно длинном) беззаконий и несправедливостей.
Прежде всего Жанну поместили в светскую тюрьму под охрану английских солдат, хотя каноническое право гласит, что обвиняемый, предстающий перед судом церкви, должен содержаться в церковной тюрьме. Жанне, кроме всего прочего, полагалось находиться в женской тюрьме, под охраной женщин.
Но быть может, самое чудовищное состоит в том, что она должна защищаться сама, ей не дали ни защитника, ни наставника. Чему тут, впрочем, удивляться: ведь известно, что все расходы по процессу покрываются англичанами и это они оплачивают судей. К тому же еще до открытия процесса было объявлено, что в том весьма невероятном, впрочем, случае, если с Жанны снимут обвинение в ереси и колдовстве, ее тут же выдадут англичанам, и тогда ее будут судить они. Что и говорить, религиозный процесс лишь ширма для другого, настоящего процесса, — для процесса, который Англия устроила над этой девушкой, поклявшейся «выдворить англичан из Франции» и едва в этом не преуспевшей.
Итак, новое заседание проходит в камере Жанны. Епископ Кошон, конечно, здесь. Рядом с ним инквизитор Руанский Жан Леметр, судебный исполнитель, монах и два доктора богословия из Парижского университета. Допрос начинает господин Жан де Ла Фонтен.
— Готовы ли вы отдать на суд нашей святой матери-церкви все ваши поступки, как дурные, так и добрые? — начинает оп.
Заданный вопрос — самый важный. Жанна это хорошо понимает. Она старается отвечать осмотрительно:
— Я люблю церковь и хотела бы поддерживать ее всеми своими силами, и не мне надо было запрещать идти к мессе! Что до моих поступков, то я целиком полагаюсь на царя небесного, меня пославшего к Карлу, истинному королю Франции.
Ответ осторожный, хотя и твердый. Но Жанна опять не может сдержаться и бросает в лицо своим судьям:
— Вот увидите, французы скоро выиграют большую битву. Вспомните мое предсказание, когда это произойдет,
У Жана де Ла Фонтена нет ни малейшего желания задерживаться на этой теме. Он возвращается к своему вопросу:
— Отдаете ли вы на суд церкви намерения ваши и поступки?
Уже не один раз Жанна отказывалась признать суд, который судит ее. Подчинится ли она сейчас? Нет, у нее на языке одно и то же:
— Я полагаюсь на господа, меня пославшего. По мне бог и церковь — одно и то же. Что тут особенного?
Что особенного? Жан де Ла Фонтен, у которого терпения больше, чем у епископа Кошона, объясняет:
— Есть церковь торжествующая, это бог, святые и ангелы. И есть церковь воинствующая — папа, кардиналы, прелаты, духовенство и все добрые христиане. Эта церковь ошибаться не может, ибо на ней опочил дух святой. Доверяетесь ли вы церкви воинствующей, той, что на земле?
Все ясно. Если Жанна откажется подчиниться церковной власти, ее объявят еретичкой.
Дева прекрасно понимает это, но выбор свой она сделала давно.
— Я пришла к королю Франции по велению господа, — снова повторяет она. — И господу вверяю я все, что сделала и сделаю.
Ее, во всяком случае, предупредили. Последний вопрос Жан де Ла Фонтен задает несколько неосторожно:
— Стали бы вы отвечать святому отцу нашему, папе, более откровенно и правдиво, чем нам, на вопросы, касающиеся веры?
Жанна рада случаю:
— Разумеется. Я прошу, чтобы меня отвели к святому Отцу нашему, — папе, и я отвечу ему на все вопросы.
Ловя своих судей на слове, Жанна еще раз доказывает, сколь она находчива, Но они должны отдать
Жанну на суд англичан, а не папы. Жоп де Ла Фонтен торопится сменить тему.
Следующий вопрос звучит по меньшей мере странно. Это почти признание. Да разве этот человек не слуга англичан прежде всего?
— Ненавидит ли господь англичан?
Жанна улыбается.
— Мне ничего не известно о любви или ненависти бога к англичанам, — говорит она, — как и о том, что он сделает с их душами. Но я твердо знаю, что все они будут изгнаны из Франции, кроме тех, кто здесь погибнет.
Снова Жанна чувствует себя уверенно: она па поле битвы и размахивает своим знаменем. Может быть, господин де Ла Фоптен это почувствовал? Во всяком случае, именно о знамени начинает он расспрашивать Жанну, — о знамени, на котором она велела изобразить двух ангелов, что послужило удобным поводом к обвинению ее в идолопоклонстве.
