К сожалению, большинство людей, запёчатлённых фотообъективами на открытии иконной выставки в Поганкиных палатах, покинули сей мир. Остались Александр Проханов да грешный автор этих строк. Но основы и заветы, чтимые ушедшими, и особенно С. Гейченко, не позволяют нам быть безучастными к судьбам Отечества.
Посмотрите, каким призывным набатом, вторящим звону псковских колоколов, звучат проникновенные слова Проханова. А какая молодёжь наследует дело Гейченко! С. А. Биговчий, возглавляющий псковскую типографию (теперь он уже работает в Москве. – Ред.), чуть ли не каждую неделю выпускает великолепно отпечатанные книги, рассказывающие о сельце Михайловском, печатает творения самого опального поэта, мемуарное и эпистолярное наследие «домового». И в морозный сей солнечный день держу я в руках пахнущий типографской краской экземпляр редкой книги оригинального русского поэта XVIII века, чудака Николая Струйского «Анакреонтические оды», изданного «Российским архивом», а месяцами раньше для того же заказчика напечатаны во Пскове прекрасные «Записки адмирала Чичагова» и татищевская «Юность Александра III». Многие работы псковской типографии оформлены самобытнейшим и бесконечно одарённым местным художником Александром Строило. Его коллега, художник, реставратор, керамист, дизайнер, а вдобавок и бескорыстный, увлеченный предприниматель Николай Гаврилов, вместе со своей бригадой исполнивший больше половины росписей храма Христа Спасителя в Москве, обустро ил ещё десятки музеев и изготовил сотни сувенирных изделий.
Сегодня все мы помним заветы С. Гейченко, архимандрита Алипия и других учителей хранить ценности земли Псковской. Хочется быть полезным родному городу и отдать дань уважения его прошлому.
Как-то в газете «Новости Пскова» был опубликован на первой полосе материал с аляповатым заголовком «Ольг для Пскова много не бывает». Речь в нём шла об установке сразу двух памятников равноапостольной княгине, основательнице Пскова, предложенных предприимчивыми московскими ваятелями в дар городу. В России сейчас в моде поставленная на поток монументальная пропаганда. Памятники вырастают как грибы. Вот и второй Достоевский в неуклюжей позе присел у Государственной библиотеки. А захотел ли бы скромный Фёдор Михайлович, чтобы к прекрасному памятнику у родной ему Божедомки прибавилась и эта несуразица, – это вопрос. Да и М. Булгакову колосс-примус и нечисть на Патриарших прудах вряд ли бы пришлись по вкусу.
Если же говорить об изобилии монументов во славу св. Ольги Псковской, то лучшими памятниками ей были и останутся неповторимые в своей псковской красоте храмы Богоявления с Запсковья, Николы с Усохи, Успения от Парома, Георгия со Взвоза и другие жемчужины, оставленные нам средневековыми мастерами. А пришлым ваятелям, «данайцам, дары приносящим» в русскую провинцию, посоветовал бы я поучиться сдержанности и скромности у талантливого нашего писателя Валентина Распутина. Очень звали и ждали его в Михайловском, где созданы все условия для творческой работы, и я уговаривал его именно здесь найти приют для вдохновения. «Нет, Савва, – сказал совестливый до застенчивости писатель, – не смогу я и строчки написать рядом с его обителью. Не от боязни, а от Божественного преклонения перед ним».
Кончился этот морозный и солнечный день в Михайловском. Наступили не менее чудесные вечер и ночь. Мы с Валентином Курбатовым пошли по Михайловским аллеям и были поражены звёздным небом, словно спустившимся на верхушки казавшихся гигантскими деревьев. Звёзд было так много и такими они казались близкими, что реальность превратилась в сказочную декорацию, сотворенную Всевышним. Возвращаться в дом не хотелось, не хотелось спускаться на землю. А «приземление» уже ждало в телевизионном окошке. В Москве раздавали человекоподобные статуэтки – призы телеакадемии. Люди боролись за них, состязались со свиньями Хрюнами и жалкими кроликами Степанами. Победили свиньи. Но это всего лишь призрачная эфирная победа. Ни людям этим, ни свиньям не отнять у нас чудесного дня, вечной красоты Михайловского, державного величия Псковщины. И как провидчески предугадал наше время и светлый выход из его тьмы Александр Пушкин:
Я твой, я променял порочный двор Цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубрав, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.
Мой Петербург не бандитский
Рассказ об очередной своей летней поездке в Петербург мне хочется начать с воспоминания о моём покойном друге, прекрасном человеке – Сергее Александровиче Купрееве. Он трагически ушёл из жизни незадолго до моего десятилетнего болезненного затворничества. Во время болезни я не мог ни с кем общаться и боялся кого-либо даже видеть. Но три человека нашли возможность преодолеть барьер моего отчуждения и не давали совсем погаснуть слабому огоньку надежды на возвращение в мир. Это были три Валентина: Валентин Курбатов, Валентин Лазуткин и Валентин Распутин. Уверен, что если бы Серёжа Купреев не погиб, он обязательно был бы четвёртым.
Сергей Александрович Купреев служил первым секретарем Бауманского райкома партии в Москве. На мой взгляд, он один из самых светлых, благородных людей ушедшей эпохи. Огромный, похожий на гигантского медведя, только медведя добродушного, Сережа отдавал себя людям без остатка. Я видел, как радостно светились глаза его, когда удавалось помочь человеку. Спросите каждого, кто с ним общался, и даже у последнего подлеца не повернётся язык навести хулу на Купреева. Прошло больше десяти лет после его гибели (а может, и убийства), но в каждый день рождения и годовщину смерти на его кунцевской могиле собирается добрая сотня человек. Согласитесь, в наши дни такое собрание смотрится анахронизмом. Счастливым анахронизмом. Правда, некоторые облагодетельствованные некогда им деятели нашей культуры, до сих пор живущие в хороших квартирах «от Купреева», и рта не открывают на публике и в прессе в память Сергея, спеша хапнуть премии «Триумф», учредителя которой – вора Березовского – разыскивает государство.
Вспомнил я о Купрееве в связи с той поездкой в Петербург отнюдь не случайно. За несколько лет до его смерти и до начала пресловутой перестройки мы выбрались с ним, его женой Ларой и моей дочерью Марфой в Ленинград. Осмотрев прекрасное в белые ночи Петрово творение, отправились на целый день в Павловск и Царское Село. Надо сказать, что в Царском Селе мои коллеги-реставраторы совершили подвиг во имя спасения и возвращения людям шедевров мировой архитектуры и искусства. Немцы осуществили в окрестных петербургских дворцах одно из самых страшных злодеяний против русской культуры. В Царском Селе варвары разрушили всё. Над восстановлением живописного убранства Царскосельского дворца трудилась бригада подвижников, которой многие годы руководил покойный Яков Александрович Казаков – замечательный реставратор и чудесный человек. Мне посчастливилось с ним общаться и делать совместные акции. Из небытия царскосельские реставраторы восстановили росписи потолков, используя архивные материалы, заставили радовать человеческий глаз многочисленные плафоны дворца. Это работа, я скажу как специалист, адски трудная по сложности поисково-оптимальных решений, по гигантской затрате труда. Надо сначала выполнить эскизы, а уже потом переносить их на потолок, а его расписывать невероятно трудно. Недаром великий Микеланджело в одном из своих сонетов пишет о росписях потолков Сикстинской капеллы: «Живот к спине прилип…»
С дочерью Марфой. Ленинград. 1985 г.
Когда мы вдоволь нагулялись по прекрасному царскосельскому парку, затаив дыхание осмотрели лицейские покои великого Пушкина, я предложил Серёже Купрееву и нашим спутницам пойти и посмотреть, что делается у реставраторов. Застали великих тружеников за работой. Купреев наблюдал за каждым их движением с величайшим вниманием, а потом прошептал: «Они – герои!» Спустившись с лесов, один из реставраторов отвёл меня в сторону и говорит: «Савва, мы знаем, что друг твой из «генералов», но сразу видно – мужик-то он нормальный. Может, пообедаем вместе?» Тут же на подсобных рабочих столах, а частично прямо на полу, расстелили крафтовую бумагу, разложили незамысловатое угощение – варёную колбасу, зелёный лук, хлеб и столь пришедшуюся к столу охлаждённую в воде ленинградскую водку. Начались милые сердцу застольные разговоры. Я наблюдал за внимательно и чутко слушающим реставраторов Серёжей. Увлечённо, как большой ребёнок, он внимал мастерам, не пропуская ни одного слова. На улице уже сказал: «Реставраторы – люди, которым надо при жизни памятники ставить…»
От казаковской бригады осталось трое: Борис Николаевич Лебедев, Иван Орестович Алексеев и Виталий Геннадьевич Журавлёв. Всем им уже за семьдесят, но они по-прежнему продолжают совершать свой скромный на первый взгляд подвиг. И когда я в тот приезд в очередной раз шёл по роскошным залам дворца, у меня перед глазами стояли лица этих людей. Главное в них – любовь к своему делу, и она делает лица удивительно выразительными и сильными. Я тогда никого из них не смог повидать и послушать неторопливый и обстоятельный разговор о делах обыденных и насущных. Зато мне удалось познакомиться с завершающим этапом восстановления Янтарной комнаты. И это ещё один подвиг русских реставраторов. Не могу сейчас перечислить всех героев, тех, кто работал, внося вклад в уникальное возрождение шедевра. Руководитель работ – Борис Павлович Игдалов, директор Царскосельской янтарной мастерской. Его помощник Александр Крылов показал мне отдельные элементы восстанавливаемой комнаты, рассказав о тонкостях и методах её восстановления. Меня поразили его слова: «Янтарную комнату не надо искать. Она умерла. Янтарь – материал очень хрупкий и недолговечный. Пока комната находилась во дворце, за ней постоянно следили, заменяли устаревшие фрагменты янтаря на новые. А если она хранится в подземелье, то от нее ничего не останется. Наш же янтарь мы покрываем специальной плёнкой, он не будет разрушаться». Кстати, в дни празднования 300-летия Петербурга посетители Царского Села смогли увидеть возрождённое чудо и воздать славу его творцам.
