На сайте GlobalRus.ru как-то завязался яростный спор вокруг очередной моей статьи (под названием «Главная угроза России может быть еще впереди»), и участница обсуждения Вероника, отвлекшись от темы, вдруг превосходно осветила вопрос о границе зоны рискованного земледелия: «Различия в экономическом состоянии России и Финляндии нельзя объяснить климатом. Есть атлас Карелии, двухкилометровка, у любого туриста-байдарочника есть такой. Там Финляндия краешком попадает, вдоль границы. Это – лучший учебник экономической географии. С нашей стороны – леса, леса, леса… Кое-где, на расстоянии 20–30 км друг от друга, точечки с пометками «сар.» (сарай), «бар.» (бараки), «д. Лохгуба (нежил.)» и т. п. За финской границей – те же леса, реки и озера, но… по лесам разбросаны бесчисленные хутора, фермы и деревушки, в среднем в 3–4 км друг от друга, связанные сетью дорог. Контраст потрясает. Финская граница – не изотерма! До революции в Карелии процветало молочное животноводство. Для этого нужна только ТРАВА, травы меньше не стало. Коммунисты раскулачили ВСЕХ поморов. Это были работящие и богатые люди. Скотоводство в новоявленных колхозах пришло в упадок. Хрущев, рассказывают местные, добил личные хозяйства… Вот оно, коммунистическое наследие!»
Я много езжу по стране, везде покупаю местные газеты и давно привык к журналистскому штампу: «Воронежская область, как известно, – зона рискованного земледелия», «Нечерноземье, как известно, – зона рискованного земледелия», «Мари Эл, как известно, – зона рискованного земледелия» и даже «Кубань, как известно, – зона рискованного земледелия» (а як же? – и засухи бывают, и град, и саранча может налететь). Конечно, местные газетчики лишь повторяют вздор, который изрекает, оправдываясь, губернское аграрное начальство, но капитулянтские настроения в умах людей от этого, конечно, усиливаются.
Согласно справочнику «The CIA World Factbook», площадь мировой пашни составляет 15 743 тыс. км2, а источник «Демоскоп Weekly» (№ 95–96, 1 – 19.01.2003) оценивает площадь российской пашни в 1245 тыс. км2. Выходит, на российские пашенные земли приходится почти 8 % мировых[26]. Для страны, чье население лишь слегка превышает два процента от мирового, это великолепный показатель. Конечно, он говорит и о низкой продуктивности российской пашни, но он же – свидетельство нашего огромного аграрного потенциала. Не забудем и про наши луга – одно из величайших сокровищ России.
Орошаемых земель на этом фоне у нас совсем немного – они занимают площадь всего лишь 47 тыс. км2. Сложите Республику Кипр с турецким Кипром и умножьте на пять.
4. Академик Милов: энергично по ложному следу
Поскольку всякий, кто хочет доказать, что неконкурентоспособность (предполагаемая) нашего сельского хозяйства неустранима и поэтому его выгоднее упразднить, чем развивать, ссылается на академика Милова; приглядимся к его воззрениям.
Леонид Васильевич Милов, источниковед и исследователь аграрной истории России, в своем главном труде «Великорусский пахарь» (1998) сделал попытку определить трудозатраты русского крестьянина XVIII–XIX вв. Получив, в силу какой-то методической ошибки, совершенно невероятные цифры[27], он сделал на их основе множество выводов, далеко и резко выходящих за пределы доказательной базы его книги. Он не просто абсолютизирует «коварную роль нашей мачехи-природы» (его слова), он делает ее, по меткому выражению коллеги-историка, «ответственной за все, что произошло в России важного». Из калькуляций Милова с неизбежностью следует, среди прочего, что в течение нескольких столетий питание подавляющего большинства русского народа было на 30–50 % ниже физиологической нормы. Будь это так, русский народ «просто вымер бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн км2территории»[28]. Он не объяснил также, почему «перед лицом постоянного голода» великорусский пахарь (а он был не глупее нас с вами) не переключился с пшеницы на ячмень – культуру гораздо менее прихотливую и трудо-затратную, в полтора раза более урожайную и хорошо ему знакомую.
Говоря о примитивном сельском хозяйстве, ничтожном объеме совокупного прибавочного продукта, жизни 90 % населения на грани выживания и прочих следствиях якобы никуда не годного климата, Л. В. Милов не объясняет, как на подобной базе могло возникнуть могучее государство.
Но в том-то и дело, что оно возникло и существовало на совершенно иной базе. Василий Иванович Семевский (1848–1916), историк народнического направления, автор капитальных трудов «Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века» и «Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II», вне подозрений в лакировке прошлого, так что нет оснований ставить под сомнение его вывод о том, что благосостояние российских крестьян XVIII в. (и Милов исследует в основном XVIII в.) было выше, чем немецких и польских и вряд ли уступало французским.
Случайно или нет, Л. В. Милов уходит и от обсуждения вопроса, уже полтора века назад занимавшего ученых и публицистов: почему благосостояние крестьян в северных российских губерниях было в целом выше, чем в более теплых губерниях центра?
Книга «Великорусский пахарь» содержит поразительные утверждения, например (цитирую по электронной версии, выложенной в Сети): «В XVIII в. себестоимость продукции полеводства была примерно вдвое выше ее рыночной цены» (рыночной, читатель!) Если бы тогдашнюю Россию заваливали, как сегодня, иностранной сельхозпродукцией, которая бы сбила цены внутреннего рынка вдвое и более, эту фразу можно было бы понять. Но поскольку ничего подобного в то время не было, представления Л. В. Милова о рынке остаются загадкой[29].
Но самое поразительное, Л. В. Милов сожалеет об ослаблении коммунистического закрепощения крестьян: «В середине XX в. разрешение Н. С. Хрущева на выдачу паспортов колхозникам (отсутствие которых крепило крестьян к их [оцените это «их»! – А. Г.] земле) привело к снижению плотности сельского населения нескольких десятков областей Нечерноземья до уровня плотности сельского населения Камчатки»[30]. Как хотите, но эта фраза бросает тень на уровень познаний ее автора о своем предмете вообще. Дело в том, что плотность сельского населения Камчатки равна 0,17 чел./км2. В каких это «нескольких десятках областей Нечерноземья» (кстати, странные для агрария представления о числе областей Нечерноземья) такая плотность сельского населения? Пассаж про Камчатку не есть нечто написанное сгоряча, он повторяется в ряде текстов Милова.
Афоризмы Л. В. Милова («Сельское хозяйство веками висело веригами на русском обществе», «Себестоимость российской сельхозпродукции ВСЕГДА будет дороже западной», «Страна НИКОГДА не могла прокормить себя хлебом», «И сейчас то же самое, в России ничего не выгодно делать» и т. п.), как уже было сказано, не остались неуслышанными. Похоже, именно они, будучи восприняты в качестве веского ученого мнения, породили тот крен мысли, в котором В. Г. Сироткин, А. П. Паршев, С. Г. Кара-Мурза, Ю. В. Олейников, Ю. Н. Афанасьев и А. П. Никонов – просто самые заметные, но совсем не единственные авторы.
Чуть-чуть об Александре Петровиче Никонове. Для своей книги, призывающий нас «по капле выдавливать из себя русских», он придумал такое название: «История отмороженных» (М., 2008). Маленькая цитата, которая расскажет об этой книге все: «Во время короткого и относительно теплого периода, который случился в начале XVI в., наши московиты (!) торчали в основном в зоне смешанных лесов. Но как только с середины XVI в. планету начало подмораживать, русские стали расползаться как тараканы».
Это не очень справедливо, но идея о том, что переохлажденная Россия навеки неконкурентоспособна на этой теплой планете, отныне навсегда связана в глазах большинства ее (идеи, а не России) поклонников с именем А. П. Паршева. В эту идею мертвой хваткой вцепились красные публицисты – десятка два полупрофессиональных и буквально сотни самодеятельных. Неутомимо развивая ее на своих красных сайтах, они иногда ритуально упоминают Милова, но чувствуется, что не читали. Отец родной для них – полковник Федеральной пограничной службы Паршев.
Чем им так угодила эта идея, в общем, понятно. Она позволила бы чаемой ими красной России, а еще лучше – возрожденному Советскому Союзу, ссылаясь на климатический «форс мажор», выбыть из безнадежного, как их убедили, состязания, не теряя лица. Выбыть – и радикально отгородиться от всего мира, свести контакты с ним к минимуму, ничего не продавать «буржуям» без крайней необходимости, ничего не покупать у них, жить автаркией (замкнутым самодостаточным государством), благо ресурсы есть, и не заморачиваться себестоимостью производимого, ценообразованием и прочим вздором. Надо – произведем, но никакого потребительства. Мобилизационное государство, как при Сталине, государственная монополия на все. Замкнутый мир-экономика почти по Броделю. И будет счастье.
