Василий Голованов - Восхождение в Согратль

Зато конец выступления утонул в громоподобной овации.

После этого остальным выступающим было предложено укладываться в регламент 5–7 минут, но решительно никому это не удалось. Пять, а то и все семь минут выступающие, в зависимости от возраста и чина, уделяли хвалам в адрес президента. Несколько выступлений были по-хорошему искренни, некоторые даже глубоки — было видно, что многие ждали этого собрания, чтобы высказать наболевшее: кто-то хорошо сказал про «полуправду», которая совершенно извратила понимание истинных процессов в обществе; кто-то призвал интеллигенцию проснуться, опомниться, увидеть наконец, в каком состоянии республика, и, как говорил Солженицын, «жить не по лжи».

Но чем дальше говорили ораторы, тем равнодушнее становилась публика, тут и там по залу возникли вполне интеллигентные междусобойчики, и в конце, когда надо было выбрать наиболее авторитетных «представителей интеллигенции» в правление конгресса, решено было голосовать предложенные (когда? кем?) кандидатуры «списком», а заранее подготовленную резолюцию, естественно, «принять за основу». Я вспомнил открытые партийные собрания советской поры и с ужасом подумал, что ничего не изменилось…

На улице я внезапно столкнулся с Али и Сулиетой.

— Так вы там были? И как вам? — поинтересовался я.

— Это просто позор! — бурно отреагировала Сулиета. — В какой-то момент я даже хотела… — но не уточнив, чего именно, сама обратилась ко мне: — А как ваш Хунзах? Вы повидались с Алибеком — главным знатоком старины?

— Нет, — уклончиво ответил я. Ну не мог же я сказать, что мы пьяные бестолково носились на джипе куда взбредет в голову?

— Жаль, — сказала Сулиета. — С Алибеком стоило встретиться. В свое время он мне рассказал историю, которая в какой-то мере характеризует кавказскую ментальность. Вам интересно?

— Да, — ответил я.

— Хаджи-Мурат собрал своих нукеров на площади Хунзаха и, гарцуя среди них, вдруг заметил одного молодого парня, который тоже въезжал на площадь, чтобы присоединиться к остальным. «А-а, здравствуй, сын красивой вдовы!» — громко произнес Хаджи-Мурат. Тут нужно знать горскую ментальность. Сказанное обидело парня. Он назвал его: «сыном красивой вдовы» и тем самым принизил его статус, ибо тот ехал на площадь как воин, а не как недотепа, как «сын», и чувствовал себя не хуже остальных. Он назвал его «сыном красивой вдовы» — и это значило, во-вторых, что он обратил внимание на его мать, запомнил, что она красива — к тому же вдова… А это было уже оскорбление матери. В пяти словах — столько скрытого смысла! Реакция сына была мгновенна: он выхватил пистолет и выстрелил в Хаджи-Мурата. Но пока он нажимал на спуск и летела пуля, Хаджи-Мурат успел обернуться под животом лошади, и когда пуля расплющилась о стену за его спиной — он уже вновь сидел в седле. Он ждал такой реакции парня. И все, что он сказал, он сказал, провоцируя его на выстрел. Тогда Хаджи-Мурат сказал: «Ты хорошо стреляешь. Ты славный воин». А теперь, — улыбнулась Сулиета, — ответь: чего он добивался? Хотел показать свою удаль? Но все и так знали, что Хаджи-Мурат не знает страха. Тогда, может быть, он хотел, чтобы парень проявил себя как воин, хотел похвалить его?

Я промолчал. Я чувствовал глухой стыд за то, что так и не попал в Хунзах и не выслушал из уст Алибека этот превосходный, с позволения сказать, горский коан.

— Нас ждет машина, вы поедете? — спросила Сулиета.

— Нет, поброжу немного по центру, — отказался я, не желая дальнейших расспросов о Хунзахе.

— В семь приходи ко мне, — сказал Али. — Будет один человек, с которым завтра вы поедете в Гуниб. Я хочу тебя познакомить.

Я пошел гулять, разглядывая витрины и читая вывески. Я говорил уже, что Махачкала в градостроительном отношении представляет собой архитектурно-беспомощную россыпь зданий: градостроительная твердь нащупывается лишь в административном центре, где правительственные здания образуют правильную площадь, но она заблокирована бетонными заграждениями и блокпостами милиции, как будто формирования «лесных» могут взять правительственные здания штурмом. Туда никто и не ходит. Какая-то упругость чувствуется и в квартале близ университета. Во всяком случае, площадь перед главным зданием — не случайна: вокруг — пара кафе и лавочки, на которых студентам можно спокойно посидеть… Рядом парк… Но стоит оторваться от этого едва начавшего формироваться скелета, как город разбегается рукавами улиц в направлениях, сложившихся стихийно и столь же стихийно застроенных. К большим и дорогим (по отделке и материалам) магазинам могут присоседиться наскоро и кое-как слепленные из кирпича лавчонки, укрывающие какие-нибудь «Канцтовары», «Фото с телефона» и «Ремонт» (по-видимому телефонов же); пафосная вывеска «Золото России» соседствует с растяжкой «Джинсовый мир», перетянутой через всю улицу. Интернет-кафе «DELTA» и магазин «Модное ассорти» (женская одежда) встроены в целый ансамбль современных трех-, четырехэтажных, красиво подсвеченных домов, занимающих метров сто пятьдесят улицы как пример того, что улицы Махачкалы могли бы быть и такими — красивыми, современными. Но дальше опять начинается какая-то невнятная лепнина: салоны связи, ювелирные мастерские, где заодно меняют валюту, магазины обуви, одежды и во главе всего — салоны красоты. Их невообразимое количество: «Лилия», «Технология красоты», «Gloria star» — как будто в естественном облике дагестанских женщин что-то требует немедленного исправления. Здесь вам сделают тату, увеличат объем губ, нарастят ресницы, «подкорректируют» глаза, нос и уши, придадут облик современной сексапильной женщины. Кстати, о женщинах (как, впрочем, и о мужчинах). Вернувшись из Дагестана, я внимательно просмотрел сделанные в городе фотографии и посчитал, сколько людей в толпе одето традиционно, а сколько — на европейский манер. Получилось примерно один к одному. На одного парня в зеленой мусульманской шапочке с молодой, рыжеватой, «традиционной» бородкой нашелся один рокер на красном мотоцикле (правда, не «Харлей Дэвидсоне») в кожаной куртке и кожаных штанах. Половина женщин была в платках и длинных платьях, половина — с непокрытой головой, в какой-нибудь куртке, водолазке, укороченной юбке и со старательно взбитыми на голове волосами, что так или иначе следовало считать «модной прической». Молодые женщины, которые хотели подчеркнуть свою приверженность традиции и вере, естественно, носили хиджаб (платок, тесно спеленывающий всю голову и оставляющий открытым только лицо — но ни пряди волос!), который вместе с длинным, часто нежно-голубого или зеленоватого цвета платьем придавал им особую прелесть чистоты. Девушки или женщины, которые, наоборот, стремились подчеркнуть свою обращенность к ценностям Запада, должны были немало потрудиться в «салонах красоты», чтобы выглядеть притягательнее мусульманок. Я встречал пары подруг (одна — мусульманка, другая — девушка «современного типа»), которые, прогуливаясь, явно состязались в том, кто из них произведет на мужчин большее впечатление…

«Короткая юбка, сигареты, ночной клуб — этого дагестанский мужчина не потерпит…».

«Скупой мужчина — вот чего не потерпит дагестанская женщина…».

«Культурный раскол» в дагестанском обществе очевиден: в манере одеваться, в поведении в компании и в семье, в наличии или отсутствии денег. Традиционное общество, как, впрочем, и общество советское, не требовало много денег, ибо почти не зналособлазна. Теперь соблазн появился: тюнингованные автомобили, дворцы на взморье, элитная одежда, косметика, мебель… Общество невероятно расслоено на очень богатых и безысходно бедных. Зарплаты в Дагестане смехотворные. Отсюда столько статей в журналах, обсуждающих вопросы отношения к деньгам: и, как просто понять, пишут их не для богатых. Как сохранить достоинство, не имея денег? — вот главный вопрос. Но не все умеют держать в узде свои желания… А некоторые не хотят. Уже выросло поколение молодых людей, которое с болью и горечьюпережило бедность своих умных и честных родителей и ни за что на свете не хочет повторить их судьбу. Так часто начинается история современного Робин Гуда, которая, как и заложено в сценарии, должна закончиться «в лесу»…

В конце своей прогулки я оказался на книжном развале у ЦУМа. Хотел купить свою мечту — русско-табасаранский словарь.

Я мечтал о нем с тех пор, как прочитал у Хлебникова:

Скажите, в эту поэму о смертных днях России, в соль кровавых капель донских, в «цыганский холод» — как и зачем погрузил поэт Канта и Табасаран? Одна строка — а ее не выдернешь из текста. В Гражданскую Хлебников сам, зимуя в психбольнице города Харькова, перенес два тифа, через Дагестан пешим ходом шел он в Баку — в Красную Армию, к солнцу. Отогреться. Земля черна была от свежего горя, бесплодна, как камень. Горы горя громоздились за спиной поэта[13]. И все же он, будто припоминая жизнь до горячки, в которой прежняя Россия сгорела дотла, вдруг произносит — Кант. И, чуткий на слово, из мира окружающих сиюминутных созвучий выуживает Табасаран — страну, одно сказочное имя которой звучит как надежда. Даже не на лучшее. Просто на что-то другое.