– Мне очень нравится ваша фраза о новом типе героя: «Да, на смену «плачущему» русскому герою, занимающемуся исключительно похоронами России, я выставляю иной тип людей. Они, чаще всего, красивы, дерзки, умелы, отважны – даже в трагичности, даже в нелепости своих судеб». Действительно, сегодня нашей прозе не хватает именно таких персонажей. Но как вы думаете, может ли такой герой быть убедителен и интересен читателю?
– Не знаю. Наверное, это зависит от того, как произведение выполнено. Мне-то доводилось видеть людей незаурядных, очень мощных, благородных и деятельных, которым временами противостоял весь земной мир! Они редко плакали, потому на них и удержалась Россия, которая их не помнила. И в работе мне достаточно было своего уважения к их судьбам, порой – весьма перекрученным. А что подумает о них как о книжных героях Костян из восьмого подъезда или Вован с Артурчиком из пятого, мною в расчёт не принималось.
Озадачили вы меня и с убедительностью героя. Иногда незнакомые люди, правда, спрашивают, где можно разыскать такого-то человека, называют имя из романа. Тогда сложно бывает объяснить, что особенные черты в чём-то похожих людей как-то стягиваются порой в некую кристаллическую решётку – так образуется литературный тип, способный отражать выбранную эпоху. Плохой кристалл отражает плохо и криво. Никудышный не держится совсем, он отбрасывается в черновики. А удачный кристалл иногда принимается читателем за образ достоверный, следовательно – в чём-то убедительный… Но это, вероятно, для кого как.
– Выходят ли у вас новые книги?
– Да. Только что, буквально на днях, в издательстве «Русский мiръ» вышла объёмная моя книга «Восстание праха». Художественную прозу и публицистику здесь объединяет одна концепция: всё, пережитое нашим народом, не умирает. Погубленное и умерщвлённое влияет на ход событий, обретает самостоятельно действующую силу в нашей реальности. Подбор работ примерно такой.
Книга вышла с предисловием А. Вавжинчака, учёного Ягеллонского университета, который в мировой литературе известен тем, что рассматривает русскую современную прозу под углом: человек – империя – история. Его характеристики наших литературных течений очень своеобразны.
Само же издательство «Русский мiръ» сохранило специалистов книгоиздания высокого класса, ширпотреба там не выпускают.
– Прочитала в одном из отзывов о вашей прозе, что перечитывать романы Веры Галактионовой, как и романы Достоевского, очень трудно, это как покаянную службу в церкви отстоять. Сами ощущаете своё духовное родство с Фёдором Михайловичем?
– Можно ли утверждать о духовном своём родстве с Достоевским, не прошедши каторги? Высота страданий у Фёдора Михайловича была такая, что видение с этих позиций ему открывалось огромное. А коль мы на таких высотах не стояли, то от подобных ощущений нам, пишущим в современности, лучше воздерживаться.
Мне представляются очень верными слова Дмитрия Достоевского, правнука Фёдора Михайловича, на памятной встрече Президента России с писателями. Дмитрий сказал, что испытания каторгой выковали в итоге из писателя Достоевского «человека, возросшего во много раз после этих лет».
В зале тут возник протестный гул, раздалось правозащитное строгое шиканье. Однако сказано было, по-моему, точно.
Да, озирать всё с высоты Креста мы не прочь. Только вот взойти на Крест для этого не хочется никому из нас.
– Во всех ваших книгах сквозной нитью – боль за Россию, боль за русского человека. Может ли вообще русский быть счастливым или трагическое мироощущение органично для него?
– Прекраснодушие, не умеющее себя защитить, оно свойственно русскому народу до такой степени, что непонятно, как мы до сих пор живы. Уж точно, одним чудом. А русская мощь и русская сила пробуждаются обычно для защиты кого-то – не себя.
Сложно бывает просматривать фотографические снимки первых дней славной Победы в Великой Отечественной войне. На них запечатлено всеобщее ликование. Отвоевавшие степенные мужики, обнимающие жён и детей, бравые бойцы, смеющиеся девушки. И «самовары» – с медалями на гимнастёрках, сидящие на низких кожаных подставках. Люди с отважными лицами, без ног, а от рук у них остались одни обрубки, как не выросшие крылья.
Держит такой солдат под мышками колотушки, обмотанные тряпками. Отталкивается ими, передвигается среди шумного веселья на скрипучих мелких колёсах… И взор у него – смелый, сияющий, светлый, счастливее которого не бывает: он Родину свою спас…
На таких снимках они ещё – воины, а не «самовары» и «утюги». Победители на вольной радостной воле! Они ещё не собраны, не отправлены в интернаты, на далёкие острова без права их покидать. Не пристроены под охрану…
И в жертвенной отваге бывает заключено для нашего человека огромное, высокое счастье. Но счастье без благополучия совсем непонятно западным народам.
– Не секрет, что сегодня книги писателей либерального пула более раскручены, в особенности премиально, чем книги писателей-патриотов, тех, кто искренне переживает за свою страну, кому совестно предавать Родину. Как изменить сложившуюся ситуацию?
– Да никак её не изменишь, пока вершат литературные судьбы всё те же самые люди, что и последние 15 лет. А они уходить никуда не собираются, наши литературные Сердюковы-Васильевы.
В военном ведомстве они всё же от дел теперь отстранены. Хотя и недопосажены… А для литературных махинаторов и браслеты ещё не выкованы.
Сегодня Россия поразительно напоминает мне большой загородный дом одного очень вежливого литературного критика, известнейшего учёного. Он признался однажды, под большим секретом, в своём преступлении. Когда авторы, настойчиво ожидающие от него положительных рецензий, натащили пустейшие, ненужные свои книги во все его комнаты и коридоры и заполонили ими пространство дома до самого потолка, то приуныл критик. И призадумался он, как ему не задохнуться на своём диване под скверными этими сочинениями до смерти...
И вот, словно тать в ночи, вырыл он огромную яму в поле, за домом. Позвал с собою друга-драматурга. И на носилках, в глубокой тайне, перетаскали они все-все никчёмные эти произведения, со всевозможными автографами, свалили их в глубину, засыпали землёй перед рассветом и притоптали на утренней заре уже окончательно…
«Злодеи! Какие же мы злодеи!» – казнил он себя. Но сжечь книги не мог – наше воспитание такого не позволяет.
Однако что же делать со всей этой раскрученной, осыпанной премиями, дорого изданной ахинеей, которую впаривают книжные менеджеры почти 20 лет тем, кто стиль Ф.М. Достоевского от стиля Л.Н. Толстого не отличает? Куда её денет задыхающаяся от такой макулатуры страна, я решительно не понимаю. Но знаю одно: генетически модифицированную литературу читать новым поколениям нельзя, как нельзя давать детям пальмовое масло и эмульгаторы.
Знать бы ещё, кто лоббирует распространение такой духовной и биологической отравы для народов России. За всем этим вредительством ведь кто-то стоит, и весьма крепко.
Кстати, я даже догадываюсь, кто именно: тот самый депутат, который влезет на крышу, настигнет на самом краю обманутого дольщика, оставшегося без жилья, и решительно потребует, чтобы тот немедленно потушил и выбросил сигарету, прежде чем спрыгнуть вниз. Потому что самоубийство без никотина – это гораздо более здоровое самоубийство.
Спасать от пошлых книг подрастающее поколение страны этот депутат уж никак не будет, как и от эмульгаторов, и от пальмового масла. Иначе бы он давно занимался срочным полезным делом, а не своей собственной придурью. Но с такими огромными заработками, как в Думе, люди барствуют, а не работают слугами у полунищего народа.
Бороться за духовное и физическое здоровье нации в самом деле занятие трудоёмкое. Он, скорее, займётся внедрением какого-нибудь повсеместного пинг-понга, этот депутат, о чём и примется кричать на всех перекрёстках, отрабатывая сумму прописью. Или подберёт группу молодых дурачков, которых научит клеить на чужие машины разоблачительные надписи и приставать к водителям с настойчивостью сектантов, нагло требуя от почтенных людей ответов на глупейшие свои вопросы.
Ну что тут скажешь про таких народных избранников? Страшно далеки они от народа. Но когда они к нему приближаются, это ещё страшнее… Литераторам рассчитывать на них вряд ли уместно.
Однако есть всё же у серьёзно пишущих одна, совсем уж, правда, хлипкая, надежда – на то, что монополия либералов на рынке литературы каким-то образом завершится сама собою. И отрегулируются наконец литературные процессы в сторону идеологического оздоровления страны. Вот тогда, пожалуй, сбегут разбалованные дурными вознаграждениями авторы далеко, за рубеж, обидевшись на страну уже окончательно. И если государство решит их туда не выпускать, пока свои тиражи они не выкупят и не увезут с собою, – спасёмся, быть может, от экологического этого бедствия.
