Эта критика, которая сродни самому поэтическому слову, от которой может так же щемить сердце, как и от строк, наполненных "рубцовским вольным дыханием".
Критика, которая даёт веру, что русской литературе, как никакой другой, изначально было суждено стать отражением духовной истории русского народа. Мерило народной совести и хранительница народного идеала, летопись поражений и побед народа, его славы и бесславия, запечатлевшая в себе все надломы отечественной истории, она несёт в себе и надежду на возрождение, ибо "народ обладает подлинной свободой и подлинной независимостью, когда владеет культурой": "Никуда не уйти России от "литературоцентричности""; "Национальное сознание любой нации формируется не экономикой и количеством бомбардировщиков, а прежде всего национальной культурой, прежде всего – литературой!" Не только литература ХIХ века, – признанная миром классика, – но и литература века ХХ, в этом Владимир Григорьевич глубоко убеждён, "выработала свой нравственный кодекс сострадания и добротолюбия, мужества и героизма, жертвенности и покаяния".
Однако пишет Бондаренко, не в пример многим, не только о литературе. Героем его книг становится Георгий Свиридов – "последняя точка отсчёта Русского века", человек, соприродный не только русской музыкальной, но и словесной культуре. В глубоком и честном интервью раскрывает критик, насколько это возможно, личность "непосредственной открытой дамы, которой бы надо молчать из-за своей непосредственности, чтобы себе не навредить… лидера, сильной бойцовской натуры, с которой никто не может совладать", Татьяны Дорониной. Даёт серьёзную оценку деятельности Юрия Соломина и МХАТа в целом, "делающего политику всем своим репертуаром"; кинофестивалю "Золотой витязь" и его руководителю Николаю Бурляеву.
Как часто ревнители Православия обращаются сегодня к фигуре одного из наиболее ярких национальных мыслителей – Высокопреосвященнейшего митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна? На фоне "православной" моды, когда, к сожалению, и батюшка становится частью "шоу" (отчего же вдруг возмущают нас всякие "Цветочные кресты"?), критик в "Ликах патриотизма" приводит интервью с ним, в котором звучат такие нужные ныне слова о "духовной агрессии, развязанной сегодня против русского народа", об игре, в которую с лёгкостью втягивается страна. Вопреки TV-проповедям говорится о том, что "вера есть состояние души, горение сердца – это надо заслужить, вымолить, тут никакие "оргмероприятия" не помогут".
Космизм "одарил" литературную критику Владимира Бондаренко таким качеством, как публицистичность, характерную для творчества лучших "правых" авторов: Михаила Лобанова, Станислава Куняева, Игоря Золотусского, Юрия Павлова.
Своими статьями, так далёкими от рассудочного академизма, Владимир Григорьевич ещё раз заставляет задуматься об истинном предназначении в России человека пишущего, которому не позволено забывать своеобразный "кодекс" писательской чести, родившийся в столь же непростые времена: "и не певец, кто в наши дни поёт".
Говоря об образах беловских Ивана Африкановича и Кости Зорина, критик задаётся вопросом: "Так нужны ли нам для нашего выздоровления, для нашего уже постсоветского рывка в будущее наши традиционные ценности?". В рассуждении о повести Леонида Бородина "Ушёл отряд" из Великой войны перебрасывается мостик в настоящее: "…Нынче 9 мая не наш был день победы. …Потому что это был день победы Буша, Шредера и всей честной компании над поверженной Россией".
Сугубо литературоведческие исследования Бондаренко перерастают в размышления о судьбах России в целом. На страницах его книг предстаёт и Русь языческих преданий, и Россия в православном величии. Смешивается-переплетается облик грядущей державы, прошедшей сквозь живую и мёртвую воду, воспрявшей из озёрной глуби градом Китежем, освещённой и освящённой радостью Христова Воскресения.
И уже не удивляет та "лёгкость", с которой критику поддаётся такой "надмирный" контекст, и объяснимо это, на наш взгляд, только одним – тем, что подобная "лёгкость" оплачена безмерной любовью к России, любовью, рождающей веру в её бытие.
В книгах Владимира Бондаренко хранится память о будущем, потому что и за рушащимся патриархальным бытом, и за победным духом в головах ощущается вера в то, что всё это не может уйти в никуда, и русским был не только ХХ век, но будет и век ХХI.
Только во всех перипетиях отечественного государственного устройства оберегать державу следует от того, чтобы мера зла не превысила критическую массу.
Потому так непреклонен критик в своих оценках "новой литературной волны", лишающий права именоваться русскими писателями, которые суть по природе своей – писатели народные, – "ущербных гениев" Пригова и Толстую, Сорокина и Акунина, "авангардистов-разрушителей типа Вознесенского", "плеяду" "литературных бесов", начиная с Рыбакова и Приставкина. Сегодня происходит то, чего, пожалуй, не случалось в русской истории. Обратив "нашу страну" в "эту страну", нацеленная на Запад, литература нынешнего духовного безвременья посягает на созидательный пафос русской словесности, "нравственный кодекс литературы рухнул". Развенчание литературного ореола тех, кто своим творчеством создаёт в мутной воде современного глянца "тотальную литературу катастроф, идеологию катастроф", стоят у Бондаренко в одном ряду с обвинениями "политической элите", забывшей об элите духовной.
Им противопоставляет Бондаренко "наш русский фронт сопротивления", к которому он относит Михаила Лобанова и Станислава Куняева, Сергея Викулова и Леонида Бородина, Илью Глазунова и Михаила Шолохова, Виктора Розова и Вадима Кожинова, Эдуарда Лимонова… всех тех, кто схожи в любви к своей стране и своему народу, как схожи и в своём имперском созидании. В них видит критик интеллигентов в том смысле, о котором сказано в "лагерной книге" Ивана Солоневича:
"...Наследников и будущих продолжателей великих строек русской государственности и русской культуры". Интеллигентов, во все времена не мыслящих себя "в отчуждении от "мы", от хляби и грязи своего русского народа, от нежелания общности и соборности, всё равно красной ли, белой ли, православной ли… в преодолении анонимности своего "я". В отчуждении от своей же русскости".
Не раз в своих книгах и статьях автор задумывается: что же ожидает нас дальше, – и стремится уловить в сегодняшней смуте едва намечающуюся тенденцию возрождения русского национального идеала. Он замечает её и в строках президентского послания, в появлении национально ориентированных политиков, в тенденции присуждения литературных премий, перечеркивающей "литературную моду на Евгения Гришковца и Дмитрия Быкова", в освещаемой телепрограммами презентации книги Александра Проханова.
За всем этим видно другое – желание хоть по крупицам, – но собрать все то, что обозначается не определяемым даже компьютером словом "русскость".
Возможно, это предвидение утопично, но в его пользу говорит исследовательская чуткость Владимира Бондаренко. В литературе находит Бондаренко закольцованность русской истории, а разве это не есть повод для оптимизма?.. "Мы должны сначала приобщиться Крестной скорби Христовой… а потом уже начать радоваться пасхальному Воскресению".
Но, как утверждает сам Бондаренко, "имперскость не может быть бутафорской", имперскость – понятие качественное. И в то же время задаётся вопросом: "Разве не может измениться в лучшую сторону… такой порнограф, как Сорокин?". Не придётся ли вслед за тем представлять называющих себя русскими Сванидзе и Познера – а это уж воистину страшно…
"Мы пока живём с нашим телевидением и нашим руководством как бы в двух разных Россиях", – замечает критик. Возможно ли предсказываемое им объединение этих "двух разных Россий", не будет ли оно означать окончательной гибели России истинной под влиянием "Россиянии", в которой обитают не только наши чиновники, но и те "культурные" деятели, которые всеми силами мешают нам вспомнить о своей национальной принадлежности, всё те же Сванидзе, Познеры и Швыдкие, сущность которых так верно подмечает критик?.. Будет ли им когда-либо по силам соответствовать русской национальной идее – и будет ли эта идея действительно русской?.. Не деятели ли Россиянии стремятся к тому, чтобы изменить русский народ, создать для него новый "имидж"?
Потому и появляются в отечественной культуре образы героев подобных Тамаре Ивановне, героине повести "Дочь Ивана, мать Ивана" Валентина Распутина, пронинскому "ворошиловскому стрелку". В них видит критик, к сожалению, символы нынешнего русского народа, а в фильмах "Брат" и "Брат-2" Алексея Балабанова – призыв к будущему противостоянию.
