В центре романа – непростые судьбы трёх близких подруг, их личные и семейные драмы на фоне перестроечной и постперестроечной России: закрывающиеся предприятия и разрушенные семьи, робкие попытки малого бизнеса выжить среди царящего в стране криминального произвола и растерянность людей. И фанатичная материнская любовь – всеобъемлющая, всепрощающая, вместившая в себя все надежды и весь смысл существования.
Мемуары
Константин Бельхин. «Ни разу я себя не обманул…». Дневники, письма, стихотворения поэта, павшего на Великой Отечественной войне Курск МУП «Курская городская типография» 2016 360 с.: фотогр.
В книгу «Ни разу я себя не обманул…» вошли стихи поэта и журналиста Константина Бельхина (1912–1943), его дневники и письма, а также воспоминания коллег и товарищей и статьи о его жизни и творчестве. Сборник произведений и документов Бельхина представляет собой результат тридцатилетнего кропотливого исследования, проведённого железногорским прозаиком, журналистом и краеведом Геннадием Александровым, и является данью памяти поэту и настоящему патриоту, погибшему за Родину.
Во время Великой Отечественной войны Константин Бельхин служил в качестве корреспондента «Красной звезды» и наряду со своими коллегами не только освещал военные действия, но и работал на поддержание народного духа. В одном из писем к жене поэт писал: «А народ золотой, куда ни глянь, и он делает своё дело, несмотря ни на что...»
В основу издания легли материалы из семейного архива дочерей Константина Бельхина.
Ускользающая красота
Книжный ряд / Библиосфера / Объектив
Казначеев Сергей
Теги: Сухбат Афлатуни. Дикий пляж. М.: РИПОЛ классик 2016 , 276 с. (Символы эпохи. Проза толстых журналов).
Сухбат Афлатуни. Дикий пляж. М.: РИПОЛ классик 2016, 276 с. (Символы эпохи. Проза толстых журналов).
Знакомство с книгой рассказов Сухбата Афлатуни начинается с приятной неожиданности: радует уже аннотация, звучащая культурно, грамотно и дающая ясное представление о прозе, включённой в сборник. По всему чувствуется, что человек, составивший её, внимательно прочитал текст и свободно излагает его содержание: «Вот дочь садовода, которая после смерти отца помешалась и стала деревом. А вот пери – мусульманская райская «фея», эскорт иностранца, приехавшего в Узбекистан лечить разбитое сердце. А ещё – любимая бабушка, прилетевшая со звезды на тарелке и оставшаяся на земле с мужчиной…» Всё соответствует сюжетам и всё по делу. Разве что мусульманскую райскую «фею» следовало назвать гурией, но это так, мелочь.
Сами рассказы написаны живо, с огоньком и изощрённой восточной затейливостью. Автор умеет захватить внимание читателя, даже когда рассказывает обычную, бытовую историю. Герои, появляющиеся на страницах этой прозы, узнаваемы и жизненны, хотя порой (например, в рассказе «Наверх») автор перегружает повествование излишним количеством действующих лиц. В упомянутом сочинении сошедший с ума лифт доставляет из прошлого в сегодняшний день множество двойников наших современников, и разобраться в этом людском столпотворении непросто.
В распоряжении Сухбата Афлатуни оказался выигрышный материал: жизнь нынешних узбекистанцев, волею исторических судеб оказавшихся за бортом большой родины. И он успешно осваивает данный массив. Интереснее всего это получается, когда он играет на разности потенциалов современной Средней Азии и России или Европы. В новелле «Русский музей» семейство проживает в узбекской глубинке, а все помыслы его гранд-дамы Баболи связаны с нашей Северной столицей, куда она мечтает съездить перед смертью. Родные не могут повезти парализованную старуху с пролежнями в Санкт-Петербург и прямо говорят ей об этом. Тогда она находит выход из положения: она придумывает (и сама верит в это), что побывала в городе на Неве и посетила Русский музей, где работала когда-то гардеробщицей. Она убеждает своих домашних, что мечта её осуществилась, и умирает со спокойной душой. Вместе с ней рушится и резная раритетная кровать. Простой психологический ход, но он работает.
Как нередко случается, национальный колорит порой из достоинства обращается в недостаток. Например, автор делает редкие сноски-пояснения того, в чём мы и сами можем разобраться, например, объясняет смысл именного суффикса «ака». Но оставляет без толкования другие, более непонятные для нас слова «сарт», «хон», «хоп», «опа», «жон»...
Вообще говоря, применение среднеазиатской экзотики чревато тем, что на смену первым ярким впечатлениям приходят охлаждение и некоторое разочарование. Ориенталистская орнаментальная проза А. Бестужева-Марлинского вначале ослепляет, а потом начинает утомлять, в особенности если начнёшь сравнивать её с тем же «Героем нашего времени» Лермонтова. Можно привести и более свежий пример. В 2000 году за роман «Хуррамабад» Андрей Волос получил ни много ни мало, а Государственную премию. Ну, и кто, кроме лауреата, теперь об этом вспоминает?
Сухбату Афлатуни и самому должно быть известно, что ускользающая красота восточных пери проходит быстро и годам к тридцати прелестницы из гаремов обзаводятся отчётливо проявляющимися усиками.
Забывая о субординации и политесе
Забывая о субординации и политесе
Литература / Библиосфера / Сороковины
Козлов Юрий
Теги: Владимир Огнев
Владимир Огнев не боялся отстаивать своё мнение
Судьба свела меня с Владимиром Фёдоровичем Огневым во второй половине семидесятых годов прошлого века, когда я работал в отделе публицистики популярного молодёжного журнала «Юность». Огнев тогда заведовал в редакции отделом критики, сидел в небольшом кабинете окнами на Садовое кольцо.
Владимир Фёдорович запомнился мне интеллигентным, достаточно закрытым, великолепно образованным человеком с глубочайшим чувством собственного достоинства. По своим взглядам он был деятельным «шестидесятником», упрямо (и зачастую во вред карьере) раздвигающим «рамки допустимого» в советской критике того времени. Он занимался не только современным литературным процессом, но был выдающимся специалистом по литературам славянских стран, знатоком грузинской поэзии, автором рассказов и повестей для детей. В редакции «Юности» Огнев, как мог, противостоял, с одной стороны, серому потоку восхваления тогдашних «классиков», с другой – поучительно-марксистским статьям, трактующим явления литературного процесса с классовых позиций.
И хотя «Юность» в те годы считалась едва ли не «заповедником либерализма», Огневу жилось в редакции нелегко. Дело в том, что у него была острая реакция на живую талантливую литературу. Когда в редакцию попадали такие произведения, Огнев сражался за их публикацию, забывая о субординации, политесе, принадлежности автора к тому или иному литературному лагерю.
Литературовед и критик из Краснодара Олег Мороз, рассуждая об отношениях русских и евреев, назвал их «народами, обретшими родство в советском человеке». Редакция «Юности» как раз и была таким обобщённым советским человеком. Почти по Достоевскому этот человек был «широк» и отличался «лица необщим выраженьем». В «Юности» времён Бориса Полевого работало много ярких, талантливых людей: Виктор Славкин, Юрий Зерчанинов, Андрей Дементьев, Алексей Пьянов, Эмилия Проскурнина, Алексей Фролов, Натан Злотников, Марк Григорьев… Каждый из них творил собственную проекцию «советского человека», искал свою модель сосуществования с действительностью. Модель Владимира Огнева была в этом ряду наиболее органичной, честной и достойной.
Он не только помогал «пробивать» на страницы журнала талантливых авторов, но и с готовностью брался за новые дела, если чувствовал в них перспективу, пользу для того самого «общего дела», которое «шестидесятники» видели в возможности построения в СССР социализма «с человеческим лицом». Именно Огнев возглавил придуманную заведующим отделом публицистики журнала Алексеем Фроловым литературную студию «Зелёная лампа», через которую прошли десятки молодых талантливых литераторов. Их учили уму-разуму тогдашние «лидеры общественного мнения»: Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Василий Аксёнов, Анатолий Эфрос, ведущие критики, литературоведы, поэты, учёные. На семинарах «Зелёной лампы» дискуссии и обсуждения велись, что называется, на грани, а часто и за гранью допустимого по тогдашним понятиям. И то, что свободное слово, свободная мысль становились достоянием молодых ищущих умов, во многом заслуга Владимира Огнева.
